Ветка Вятка

«Практически ничего не изменилось за исключением того, что стало во дворах теперь… Во дворах можно жить… самому и с детьми, с кем угодно. Когда я рос это всё только разрушалось. Была хоккейная коробка – бах, не стало хоккейной коробки. Мне было восемь лет. Я хорошо помню. Меня мама поставила на коньки, я, давай, кататься. И мог прийти на хоккейную коробку, включить на ней сам свет. Она освещается. Местные жители всё… Следят за льдом… туда-сюда. И вот, с годами, с середины восьмидесятых… с конца уже. И до середины девяностых я прям отчётливо помню эту просто деградацию всеобщую. Как люди становятся… сначала перестают здороваться друг с другом, потом перестают знать кто вокруг тебя живёт, двери эти многочисленные железные появляются везде вообще повсеместно. Вчерашний одноклассник вдруг резко облател и вот это вот: «Слышь б....» вот это начинается. В смысле?! Ты что творишь?! Это было повально».

Андрей «К.И.Т.» Чернышов

«Одно дело, что я собирал все эти побасенки. Они были… знаешь… я хотел назвать «Сказки Гриши Выпряжкина», но это всё бы свелось дело к каким-то сказкам, побасенкам, вот, а на самом деле то вся история про катастрофу русской жизни, русской, вот этой, сельской глубинки, которая просто летит в тартарары, и уже мы потеряли точку невозврата, по-моему, по многим вопросам уже прошли. Вот про это же это всё».

Игорь Растеряев

«Книга эта «Ла Чанку» Гойтисоло напоминает».

R.T.

1. Уроки испанского

Я помню себя маленьким четырёхлетним мальчиком, что ползает по полу комнаты, собирая железную дорогу с тем самым красным паровозиком, что ключом сбоку заводился. Там были ещё два грузовых пластмассовых полувагона, деревья и переезд с шлагбаумом, будкой, станционным смотрителем и семафором. Не удивляйтесь. Я человека и предметы поставил в единый ряд – всё это игрушки же.

Игра увлекает меня с головой. Я в омут нырнул. Железнодорожное полотно пролегает по пространству комнаты мимо стула, под ножками стола, мимо книг, разухлябистой стопкой сложенных в углу, и оканчивается у подножья горы-шкафа с стеклянными антресолями. Поезд прибыл на конечную станцию. Путешествию амба. Я смотрю на шкаф снизу-вверх, а водоворот времени раскручивает свою невидимую воронку, сначала медленно, затем сильней, ещё сильней.

Как заклинания звучат в голове слова: «Время меняет меня день ото дня», меняется и само время и вот я уже ползаю под кустами чёрной смородины у нас в саду, что под окном раскинулся. Кусты смородины кажутся мне густыми огромными. Есть ещё красная, но она кислит, а вот эта чёрная, сладкая-сладкая – язык проглотишь. Поэтому ползаю я именно под ней. Одну ягоду кладу в рот, остальную горстку ссыпаю в пластмассовое ведро, и опять, две в рот – остальные в ведро. Стараюсь не шуметь, дабы волшебство разгорающегося сказочного утра не вспугнуть. Ветки изогнулись в причудливых формах и будто искусственно, но на самом деле искусно подсвечиваются проснувшимся солнцем. Я от восхищения открываю рот и в этот самый миг на одну из них садится птичка. Маленькая такая серая птичка. На голове пёрышки взъерошены хохолком, будто обладательница их об подушку ночью примяла.

«Фьюти-фьють», – что-то пытается она мне сообщить, – «фитти-фьють».