Ветхое дворянство

Наконец, когда Копейкин насладился прогулкой, он возвратился в дом и занялся «Uber das Erhabene» Шиллера. В кабине, где он сидел, было прохладно из-за плохой оконной рамы, поэтому пришлось топить печь. Бумаги, как ни странно, не оказалось, равно как и щепок. «Ничего, не страшна потеря, – говорил, вырывая прочитанные страницы из своей книги, Копейкин. – Книги я по два раза не читаю, тем более философские. Шиллер – не велика персона; мне сейчас важнее протопить дом к приходу общества, чем изучить взгляды немца». Шиллер был потрепан основательно: исчезли десятки страниц, картонная обложка, тканевый переплет; все пошло в топку вперед дров. «Вот теперь от тебя будет польза, – смеялся Копейкин, растирая руку об руку перед печкой, – пригодился-таки». Теперь же возникла другая проблема, ибо в доме совсем не оказалось съестных запасов.

На первом этаже с Копейкиным соседствовал дворник, человек уже старый, тихий и практически безмолвный, который частенько бегал по его поручениям. Так и в этот раз ему пришлось взять деньги и отправиться на соседнюю улицу к ближайшему лавочнику. На данные ему семь рублей он приобрел домашнее вино, пару сухарей, какую-то мутную икру с дурным запахом, полбатона хлеба, жесткую, как подметка, колбасу и дюжину картошек. Все это он приволок в дом и выложил на стол.

– Так, – потирая глаза и вздыхая, сказал Копейкин, – ничего, сгодится. Вот только скажи, зачем ты икру купил?

– Ясное дело-с, к вину-с, – почесав затылок, ответил старик.

– Себе заберешь. А колбасу-то зачем целую взял?

– Ясное дело-с, к обеду-с.

– Вино-то хоть неплохое?

– Ясное дело-с, хорошее.

– Сколько же у тебя сдачи на руках?

Дворник вывернул карман жилетки: сорок одна копейка.

– Продешевил ты; ну ничего, тем лучше. Вот, возьми себе двадцать… тридцать пять и ступай.

Старик отсчитал деньги, отрезал кусок колбасы, взял икру с картошкой (ее Копейкин попросил приготовить) и побрел к себе на первый этаж.

Вечером, когда уже начинало темнеть, но солнце еще висело над горизонтом, в небольшой занавешенной гостиной собрались пятеро молодых людей. Они сидели в жестких креслах за прямоугольным столом при свете одного канделябра и что-то обсуждали с Валерьяном Аполлинариевичем.

– Недавно, насколько мне стало известно, в Пресненской части города10 задержали трех господ по доносу, – сказал один из сидящих за столом.

– Всюду эти доносы! – возразил второй, картавый человек. – Шпионства всюду; лгут на каждом углу. Все лишь бы себя любимого отгог’одить…

– Господа, господа, – стуча ногтями, произнес Копейкин, – давайте не будем об этом, а то вы слишком горячитесь. Нам теперь нужно говорить тише. По вечерам, когда улицы умолкают, под окнами ходят «люди в шляпах», я их так называю; так что, если не желаете быть пойманными, говорите тише.

– Валег’ян Аполлинайевич, мне кажется, что о тех вещах, о котогых мы беседуем с вами, вообще не следует говог’ить, – возмутился второй.

– Согласен, эта демократия никуда не годится, – вздохнув, заявил первый. Нам нужна крепкая опора… нам нужна конституция. Я считаю, не следует путать равенство, то есть социализм или демократию, со справедливостью. А под справедливостью я, позвольте, разумею конституционную монархию. И только.

– Ваши идеи об этих реформах ни к чему, простите-с, – добавил третий, сидевший от Копейкина дальше всех.

Все согласились.

– Стойте, но разве не затем вы меня звали, чтобы подготовить кардинальные реформы? Я уже наметил план по помощи крестьянам и мещанам, которые затем сыграют главную роль в становлении государства, – тихим, но внушительным голосом возразил Копейкин. – Года три, поверьте мне, и революция случится; мы должны быть готовыми к ней. Первым делом следует скинуть с наших плеч чиновников, затем объявить конституцию, а уж дальше, конечно же, ликвидировать самодержавие в лице царя-императора.

Человек, сидевший дальше всех, неожиданно вскочил из-за стола, простонал: «О, Господи!» и, быстро накинув свою крылатку11, убежал из дома.

– Кажется, наш круг распадается, господин Копейкин, – сказал самый старший из присутствующих, приходившийся Валерьяну хорошим другом.

– Неужели вам все равно? – встав с кресел, спросил Копейкин. – Неужели вам плевать на судьбу родины? Вы готовы жить под гнетом гнилого самодержавия и развивающегося капитализма?

– Знаете, господин Копейкин, ваши суждения слишком резки! – возмутился первый из присутствующих. – Мое мнение таково, что, если вы любите свою родину, если вы патриот, то вы непременно должны любить и государя, и его политику. А вносить поправки, которые вы гордо именуете реформами, можно и без революций.

– Спегва вы говог’или о помощи кгестьянам, о гавенстве, о спгаведливости, – нахмурившись, сказал второй, – а сейчас вы… вы дегзнули опог’очить цаг’я нашего; сказать, что он гнетет нас, не дает свободы! Пги всем уважении к вам, Валег’ян Аполлинайевич, я ухожу. Я здесь пг’исутствовал, как человек, интеисующийся философией, тгудами Станкевича, Гег’цена, Гегеля или Жугдена. Вы огогчили меня, Валег’ян Аполлинайевич. Всего вам добг’ого, пг’ощайте.