Ветхое дворянство

– Я историк-культуролог по профессии, и философ по увлечениям. Изучаю, как и славянскую культуру, так и зарубежную.

Елена загорелась глазами и глубоко вздохнула.

– Это правда? То есть вы знакомы с другими народами? С их традициями?

– Не так, чтобы сильно знаком, но пару интересных вещей знаю… Я только начал изучение зарубежья. Мною хорошо изучена греческая и французская культура; а что же до немецкой и итальянской – увы, не знаю, что и поведать.

– У тебя есть прекрасная возможность познакомиться с культурой обоих стран сразу, – смеясь, влез Зарецкий. – С Германией тебя ее супруг познакомит, а вот с Италией…

– Молчи, негодный! – возмутилась, топнув ногой, Елена Порфирьевна.

– Bien! Je suis alle; je ne vois pas vous deranger5, – обиженно произнес Зарецкий и вышел из столовой в прихожую.

– Мне кажется, он обиделся, – улыбаясь, сказал Копейкин Елене.

– Ничего, подурачится и успокоится; ему внимание нужно… Расскажите лучше о себе или о Европейских государствах.

Копейкин задумался, с чего бы лучше начать, и затянул лекцию о Франции. Он любил говорить о ней в удобном случае. В французских деятелях он видел пример благоразумия и совершенства.

Зарецкий тем временем решился прогуляться по лесу, по тропке, проходящей насквозь до соседней деревни. Он шагал довольно легко и незатейливо, его вовсе не терзала обида; нет, Лев Аркадьевич даже и не думал обижаться. Елена Порфирьевна всегда недолюбливала его, считала несерьезным и пустым человеком. Он же, в свою очередь, не испытывал к ней никаких чувств. «Есть у меня двоюродная сестра, и что с того? А ничего», – говорил он сам себе. Сейчас. Когда Зарецкий шел по тропинке в соседнюю деревню, он не думал о ни ней, ни о Копейкине, ни о загранице; он думал о природе, его окружавшей, пытался понять ее, прочувствовать ее силу, вникнуть в то, как все в ней устроено. Лев Аркадьевич смотрел на птиц и думал, как же хорошо, наверное, уметь летать, смотрел на белок, прыгающих с одной ветки на другую, и думал, как интересно облазить весь лес, смотрел на затаившегося за пнем зайца и рассуждал о его прыжках, смотрел, наконец, на муравьев под ногами и ужасался, как можно жить, не переставая трудиться. Так, думая обо всех зверях сразу, о лесе, о природе в целом, о ее таинственном существе, он вышел на другой стороне и пошел уже по малознакомой деревне.

Глава 3

В этой небольшой деревушке, именуемой Засеченкой, в просторном усадебном доме с четырьмя каменными колоннами и двумя флигельками, стоя за большим мольбертом, писала портрет своей матушки молоденькая красивая девушка в бледно-голубом платье с нешироким кринолином. У нее были шелковистые каштановые волосы, собранные в пучок, округлое, но не плотное личико, выразительные карие глаза под густыми ресницами, прямой нос, пухленькие розовые губки и очаровательная улыбка. Росту она была высокого (относительно остальных девушек), имела полную грудь, гордую осанку, подтянутую талию и длинные привлекательные ноги, которых, к сожалению, мужчины видеть не могли. Звали ее Натальей Константиновной Калигиной. Ей недавно минул двадцатый год, но она уже успела четыре года с отличием выучиться в художественной академии, которую бросила, не окончив курса.

Сюда Наташа приезжала с наступлением весны из Тулы с родителями, чтобы заниматься художеством, учиться житейскому опыту и просто отдыхать. Со Львом Аркадьевичем она познакомилась третьего года случайно, на прогулке. С тех пор они поддерживали хорошие отношения, но встречались лишь в летнее время.

Зарецкий, найдя ее дом, зашел во двор и громко свистнул по направлению окна в мастерскую. «Гляди-ка, – произнесла с улыбкой матушка Марфа Михайловна, – опять твой разбойник объявился. Ишь свистит, как соловей!» Наташа промыла кисточку и, отложив ее в сторону, подошла к матери и прошептала: «Не называй его разбойником, maman; да и потом, – немного смущенно добавила она, – не мой он вовсе». Матушка поцеловала ее и отправила встречать гостя.

– Я уж начал думать, – радостно заголосил Зарецкий, – что вы, Наталья Константиновна, еще не приехали!

– Что же вы так шумите? – скромно улыбаясь, сказала Наташа и протянула руку к нему. – Я приехала еще на прошлой недели, а вот вас все не было. Почему решились вдруг заглянуть ко мне?

– Я, – поцеловавши ручку, отвечал Зарецкий, – не мог не посмотреть на вас, о милое создание.

– Фи! Лев Аркадич, что за тон, прекратите эту tendresse6, не то я могу обидеться.

– Какой ужас, я, кажется, задел розу и укололся об ее шип. O tempora! O mores!7

Из окна послышался смех Марфы Михайловны.

– Ох и позер же вы, Лев Аркадич! Любите показать себя, – краснея, сказала Наталья Константиновна и повела его в сторону леса.

– Прошу, Наташа, не зовите меня позером, – обиженно забормотал Зарецкий. – Не знаю, как для мужчин остальных, но для меня это немного оскорбительно… нет, уничижительно! Говоря мне «позер», вы делаете меня вот таким вот мелочным, – тут он соединил указательный палец с большим. – Мне, право, неловко делается. А тут, простите, ведь еще ваша maman в окне была.