Ветлуга поёт о вечном

Как потомки Донского московский престол

Делят между собой, то известно и вам.

Внук Донского, Василий-то Тёмный, стоит

Против братьев двоюродных. Дядя его,

Их отец, Юрий князь, он уж помер теперь.

Ну а наш ярославский-то князь Александр

За Василия Тёмного встал, за Москву.

В прошлом годе сражались мы с Васькой Косым

Под Великим селом: одолели его;

Князь Василий Косой получил по зубам.

Убежал к вологодским. Но после окреп,

Взял опять Кострому и пошёл уж на нас,

К Ярославлю. Наш князь знак подал на Москву.

Сам же с войском в семь тысяч собрался встречать

Князя Тёмного с войском. Мы встали тогда

Возле Которосли, где впадает она

В Волгу-матушку. Лагерем встали и ждём

В помощь войска московского, чтоб уж верней

Нам врагов отразить, рати объединив.

А у князя была молодая жена.

Чёрт ведь дёрнул: её потащить на войну.

Миловалися всё. Больно люба была.

Уж хотелось ей очень войну посмотреть.

Упросила его. Он, сердешный, и взял.

А известно: где баба, там плохи дела.

И любиться-то стыдно у всех на виду.

Ну, к ночлегу решил князь подале от всех

Обособиться с милой княгиней своей.

И от войска-то уединились они,

Взяли только в охрану немного людей.

Вот и я, так как раньше в охране я был,

Так и тут не пустили: иди, да и всё.

А просил я у князя меня отпустить.

Я ещё под Великим был ранен в бою:

Кто-то стрелку пустил, и попала она

Мне как раз… под брюшину… грешно и сказать…

Да теперь уж чего… в общем… стал я скопцом.

Я в пылу-то атаки не понял сперва:

Вроде как обожгло, а потом ничего.

А когда заломило, смотрю: всё в крови.

Испугался я больше… Ну, лекарь меня

За неделю поднял. Все смеялись потом.

Стал я вроде насмешки для наших ребят:

Вроде с виду здоровый и крепкий мужик,

А совсем не мужик. Ни вернуться домой,

Ни жениться нельзя, ни сказать: засмеют.

В Ярославле-то Люба была у меня.

Уж любила! Таким бы меня приняла.

Пожалела бы, верной была бы женой.

Да зачем же я жизнь-то испорчу ей всю?

Для неё же решил я оставить её.

Я надумал тогда отпроситься совсем,

И уйти восвояси… не знал и куда.

Я просился, да князь меня не отпустил.

Ты в охране хорош, говорит, да и всё.

Ты отличный боец, опыт есть у тебя.

А кто будет смеяться, мол, тех укротим.

Только кто же в глаза-то мне скажет о том.

Все в глаза-то молчат, но молчание их

Мне хужее насмешки!.. Решил я бежать.

Вот тогда-то я, ночью, бежать и решил,

Как со службы меня князь пускать не велел.

Говорит: «Уж теперь-то тебе всё равно,

Уж детей не растить, знай, воюй, Спиридон!»

Ну а сам, как в насмешку, с княгиней своей

В жарком ложе лежат. Ты же их карауль.

Только Бог-то ему за меня отомстил.

Той же ночью ушкуйники, сорок вятчан

Вдруг напали на нас. Зря он с кралей своей

От полков то подальше отъехал тогда.

Всю охрану легко перебили они.

Только трое остались: я, Фрол, да Захар.

Я и драться не стал, сразу сдаться решил.

Фрол, – как я, а Захар без оружия был:

Он тогда крепко спал, смену только что сдал.

Да и то, нас оставили только за тем,

Чтобы князю, как прежде, служили в плену,

Чтоб самим не служить. Князь есть князь, что уж там…

В общем, взяли нас вятичи ночью-то в плен,

Перед носом всей рати, да в Вятку затем

Повезли. Уж княгиня ревела тогда!..

Посмотрела войны, как хотелося ей!

Насмотрелась, как резали бравых ребят

Из охраны ушкуйнички… После уж князь,

Как узнал, что я сдался, сражаться не стал,

(Фрол ему проболтался), сказал мне тогда:

«На рассвете велю, чтоб казнили тебя».

Нас тогда за Ветлугу уже увели.

Тут я понял: до Вятки-то мне не дойти.

В ту же ночь и бежал. А чего мне ещё…

Поплутал в приветлужских лесах, поплутал,

Да и вышел на Ворона с бандой его.

Я ободран весь был и голодный как чёрт.

Ну, они накормили меня и к себе

Записали в дружки. Так я к ним и попал.

А куда мне теперь? Свой-то дом ни к чему:

Ведь не женишься, деточек не заведёшь…

Одному жизнь прожить, да на счастье других

Всё завидовать? Нет уж!.. Уж лучше в лесу… –

8. Искры костров

Между тем, они вышли из леса на луг,

Что лежал широко и спускался к реке.

Солнце село давно за далёкий лесок.

Вдалеке от дороги, у самой реки

В тёмных сумерках светят три ярких костра.

Отблеск их отражался в спокойных волнах.

– Вон народ тот, цыгане, – сказал Спиридон.

Было видно, как в свете огня у костров

Ходят люди, сидят. Слышен храп лошадей.

Вдруг донёсся до них тихой песни мотив,

Пели женщины, грустною песня была,

Но не русский мотив и не русская речь

Не давали понять смысла песни ночной.

Было всё в ней, о чём мог бы каждый грустить:

О любимой своей, об ушедших годах,

Обо всём, что не сбылось, о том, что ушло,

И о счастье, которого жаждет душа…

– Если бабы поют, значит, мирный народ, –

Заключил Тихомир. – Подойдём, поглядим. –

Лишь приблизились, песня умолкла совсем.

Кони фыркали мирно, щипали траву;

Любопытные дети глядели с телег

На пришедших; три девки платками в цветах

Быстро головы кутали; двое мужчин

Встали возле второго костра, подошли.

Тут от них отделилась фигура одна:

– Кто такие? – спросил кучерявый старик,

Весь в расшитой одежде, а в ухе серьга.

– Люди добрые, нам бы лишь ночь провести

Возле ваших костров. Мы наутро уйдём, –

Так Варнава сказал. И добавил ещё: –

Мы монахи Якшанского монастыря,

Я – Варнава. Вот – Тихон, Макарий монах.