Веточка из каменного сада

Я тоже так раньше думал: футбол гонять или собаку прогуливать это вот дело, а с ребятишками — пусть бабки возятся или, на худой конец, девчонки. А у нас бабушка — московская, не хочет приезжать, квартиру терять. Родители, понятно, работают. Вот и стал я нянькой. Пускай во дворе смеются. Не знают они, как это бывает — когда вот такое малое, и не говорит еще, и не ходит, и руками не владеет, а уже тебя узнает и тебе — лично — улыбается.

Подросла Ксанка, еще интереснее стало с ней гулять Никогда не угадаешь, что у нее с языка слетит. Идем раз по бульвару, кто-то таксу на поводке ведет. Ксанка всполошилась: «Боря, смотри, этой собаке забыли ноги приделать!». Или еще было: идем с ней через двор. Вместе с бельем на веревке висит кошка тряпичная: кто-то игрушку вымыл и повесил сушиться, прищепкой за хвост прищемив. Ксанка это видит — и опять ко мне: «Боря, смотри! Так нельзя! Прицепи ее за ухо, а то у нее головка закружится!»

В общем-то, нельзя сказать, чтобы Ксанка проказила по-крупному, да и хитрости ее были такие прозрачные, что старшие только смеялись и не сердились на нее. Но однажды случилась большая неприятность. И как ее, Ксанку, угораздило разбить окно в детской? Ладно бы еще снизу — могла стукнуть чем-нибудь, заигравшись. Но нет, отверстие было в верхней фрамуге, да такое круглое, будто от хоккейной шайбы.

Конечно, родители не обрадовались, поди найди стекольщика! И ведь не лето на дворе.

Как только мама раскрыла рот на тему разбитого окна, Ксанка пустилась в горькие слезы и сквозь рев приговаривала:

— Это не я! Вовсе это не я!

— Так кто же? Может, я? Или папа? Или Борис?

Мамин голос с каждым вопросом поднимался все выше и выше, как по ступенькам. Ксанка отчаянно мотала головой: нет, нет!

— Так кто же? Изволь объяснить, Оксана!

— Это… это Агутя! — едва выговорила Ксанка.

— Значит, Агутя… — протянула мама. — И каким же образом эта самая Агутя попала в твою комнату? Никто из нас никого не видел!

Ксанка продолжала упорствовать.

— Он — Агутя! Влетел через окно… Он не хотел разбивать! Он нечаянно!

— Опять твои «кабытабы»! Знаешь, хватит с меня! — взорвалась мама. — Натворила дел — будешь наказана по заслугам!

«Кабытабы» — так произносит Ксанка «как будто бы», это ее любимое слово в играх: «Кабытабы я рыба, а ты меня поймаешь и съешь!» Но тут была не игра, и мама рассердилась не на шутку.

Словом, за то, что не созналась по-честному, за то, что придумала несусветицу да еще цеплялась за нее с непонятным упрямством, Ксанка получила весь комплект: до конца недели — без двора и без подружек, в воскресенье — без цирка, и чтоб каждый день к приходу родителей игрушки были в идеальном порядке!

Но вот что интересно: вся мамина свирепость не отбила у ребенка вкус к новой выдумке. Уютное словечко «Агутя» не сходило у нее с языка.

Сижу, делаю уроки, а Ксанка играет в детской. Дверь приоткрыта, и до меня порой доносится ее голосишка:

— Ах, если б у меня была комната, которую не надо убирать! Агутя, ты здоров? Почему не ешь? Это кушанье для тебя не приспособлено? Ладно, принесу морковку…

Я привык к сестренкиным разговорам с игрушками. У них у всех есть имена — которую же переназвала она Агутей?

— Ксанка! — не вытерпел я. — А кто такой Агутя, зверушка или человек?

— Он не человек, — говорит. — Он маленький. Так, челик… Подумала и уточнила: — Челобок.

Я, конечно, расхохотался.

— А что это… за челобок?

— Это человек, как колобок! — исчерпывающе ответила Ксанка.

Далее удалось выяснить, что Агутя в ее представлении — кругломохнатенький, ушастенький пучеглазик. Тут, видимо, сфантазировать помогли мультики — что-то среднее между Винни-Пухом и Чебурашкой. Но Ксанка добавляла и свое — время от времени: разное выдумывала.

Вот так и поселился у нас Агутя, прочно, усидчиво. Если верить Ксанке, продолжал он и проказить, по мелочам. Перепутал нитки маминого вязанья — «хотел довязать». Ну, и так далее, вплоть до того, что у меня пропал компас, маленький, ручной, на ремешке. Спрашиваю Ксанку, ответ один: «Агутя взял, ему надо».

Надоел мне этот шкодный Агутя, и решил я от него избавиться. Простым образом — разоблачить Ксанку.

— Ладно, — говорю, — Агутя так Агутя, а ты мне его покажи!

Смотрю, потупилась, ногой стала загребать. И пробормотала:

— Он не хочет. Он не пойдет к тебе.

Я ей дал щелчка по затылку:

— Ай, лукавишь, сестрица!

— Честное детское! Честное октябрятское! Всякое честное! Не хочет он!

Клянется дрожащим голосом, а я не отступаюсь:

— Мало ли что не хочет! Он же маленький: возьми и принеси!

Вся вспыхнула, слезы заблестели.

— Он сказал: нельзя! Вы все… ошеломеете!

От такого словечка я расхохотался, и злость на Ксюшку-врушку прошла. Ну, пусть себе играет в таинственного Агутю, если ей так нравится. Тем более, что компас на другое утро нашелся.

Проскочил месяц, стал придвигаться Новый год.

Я обещал Ксанке, что добуду елку (у меня было свое на уме!), и стал уже приглядываться, где очереди поменьше. И тут, неожиданно, Ксанкин Агутя облегчил мою задачу. Сестрица вдруг заявила:

— Настоящую — не надо! Агутя сказал, что она, как мы, живая и не хочет сохнуть-дохнуть!