Я проснулась необыкновенно сладко. Перед самым пробуждением мне приснилось, что я дома, одна, в своей уютной постели, и, может быть, даже кофе уже готов, а Эмиль опять пошел заниматься в башню. Когда же сон окончательно растаял, от него осталась только флейта. Эмиль играл на флейте! Он сидел у входа в пещеру и наигрывал знакомую весеннюю мелодию. Я подождала, пока тихо вступит гитара. Сначала она осторожно трогала струну за струной, но Эрик быстро вспомнил мотив и уверенно зазвенел аккордами. Гитара набрала глубину и разбила ритмом хрустальный флейтовый тембр. Когда же я успела так соскучиться по вашему дуэту, мальчики?
- Эй! Могли бы и меня подождать! - встрепенулась Ив, еще секунду назад крепко спавшая в волшебном кресле. Скрипка, смычок по струнам. Они взвизгнули остро и пронзительно, но не догнали ее. Ив уже бежала к ребятам, легкая, как мотылек, зажмурилась от яркого света, взмахнула рукой, и скрипка привычно легла на худенькое плечико. Да, пожалуй, это единственное, что могло так легко разбудить ее и заставить неумытой и непричесанной выйти из дома. Хитрый Эмиль опять всех соблазнил своей флейтой, и теперь не было никакого сомнения в том, что они, мои друзья, играют в Запретной Земле песню дома, музыку долины Зеленых Холмов.
Я тоже вышла из пещеры. Было тепло и даже немного душно. Я села на камень и стала смотреть и слушать.
Эмиль возвышался над всеми и казался легким, дунь - оторвется от земли, полетит. Может, это потому, что флейта так невесомо плавала в его вскинутых запястьях, а может потому, что так легка была музыка... Перед ним, закусив от удовольствия губы, прислонился щекой к гитаре Эрик. Он играл с таким наслаждением, что гитаре не хватало места под напором сильных и ловких пальцев, и она выливалась из-под них чистыми звенящими ручьями.
Между Эмилем и Эриком стояла Ив. Плавная, точно сама скрипка, изящная и грациозная, она была само совершенство, и она об этом знала. Белая нежность и струнная, пронзительная страсть. Она смотрела на Эрика, а Эрик смотрел на нее, от этого Ив казалась еще прекраснее. Даже зависть, дурацкая женская зависть, не могла остановить во мне художника - я любовалась. Я рисовала их тысячу раз и все же так и не смогла постичь, как инструменты, звучащие вместе, достают из человека всю душу, всю живущую в нем красоту, законы самой природы и страсти самой любви. Музыка, тут не поспоришь, на это способна.
Никто, кроме меня, не заметил, как облака стянулись над вершинами и взяли в кольцо хребет Инкабара. Никто не обратил внимания, как они пенятся и наливаются густым соком, как тяжелеют и гудят. Утро было прекрасным, но все же облака твердили о том, что будет дождь, а может быть даже гроза. Глупые Горы золотились в солнечной дымке и не чуяли, что тени уже потекли по ним холодным покрывалом. Минута, другая, и вершины посинели, насупились и сделались еще строже.
По тропинке, все еще светлому уголку склона, шел Хранитель Гор. Его не волновала перемена погоды и то, что мы осмелились выйти из заточения, он спешил к нам. Эмиль заметил его, опустил флейту, но Хранитель Гор только приветственно наклонил голову и жестом попросил продолжать. Он сел рядом со мной, у входа в пещеру, и тоже стал слушать музыку. Он слушал долго, пока небесные тени не догнали Песчаную скалу, и на нас не дохнуло холодным ветром. Тогда Хранитель Гор негромко, чтобы не мешать музыке, обратился ко мне:
- Неужели ты ничего не знала про арбалеты, Итта Элиман?
- Я знаю про них только то, что знают все. Мой дар не касается искусственных вещей.
- Дело не в этом. Твой дар касается Древнего мира. Я скажу тебе, ты должна знать. Если положить руки кому-то на плечи, можно увидеть даже далеких, очень далеких предков этого человека. Так вот, когда-то на свете жил народ с даром слышать и знать! - ветер поднял песок и швырнул его нам в лица, я поёжилась, но скорее от слов, чем от холода. - Твои предки были с тем народом. Итта Элиман, на тебя достаточно взглянуть, чтобы понять, что природа решила вернуть Земле Новой темный народ иттиитов. Тот, кто дал тебе имя, носил в себе их дар, поэтому и назвал тебя так. Не только иттииты были смуглы и прямоволосы, но лишь у этих людей встречались такие яркие раскосые глаза, за эти глаза многие называли иттиитов птицами. Моя память не даст мне солгать тебе, девочка. У тебя будет сын, но у него родятся дочери. Не пройдет и пяти веков, как новые иттииты научат мир чувствовать... Скажи, как давно к вам пришли арбалеты?
- Три... нет, четыре года назад, - с трудом подавив изумление, ответила я. Если я скажу, что была поражена, то я ничего не скажу.
- И ты ничего не почувствовала?!
- Я не помню... скорее всего, нет, - призналась я.