Ветры, ангелы и люди

– Рон приехал сюда из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на дом Томаса Манна. Не удивляйтесь, бывает и так, он его большой поклонник, точнее, крупный знаток, диссертацию и добрую дюжину монографий когда-то написал и собирался продолжать в том же духе. Но приехал сюда, побродил пару недель в дюнах и понял, что не хочет уезжать. Потому что уже нашел свое место в этом мире. Купил дом и остался. А вскоре переоборудовал первый этаж в бар – как я понимаю, просто потому, что так и не отыскал в Ниде места, где ему самому было бы приятно пропустить стаканчик-другой перед сном. – Повернулся к бородачу: – Лет шесть ты уже тут живешь, да?

– Второго октября исполнилось семь.

– Ну конечно. Шесть – это было в прошлом году. Но всякий раз когда я к тебе захожу, мне начинает казаться, что в последний раз мы виделись вчера. А перед этим – позавчера. И так много лет, почти без единого перерыва.

– Так оно и есть, приятель, – добродушно ухмыльнулся Рон. – Здесь о тебе всегда помнят. А значит, ты никуда отсюда не уезжал. Все очень просто устроено. Ну что, «Океанский бриз»[4]?

И достал откуда-то – на самом деле, конечно, из-под стола, но показалось, просто из воздуха высокие, идеально прямые стаканы, вроде бы, они называются «коллинзы», или как-то так; впрочем, не важно. Важно, что стаканы эти были такие же, как английский язык Рона – немного чересчур нью-йоркские, пижонские, как бы театральные, а на самом деле, конечно, просто настоящие. Обычные. Такие, какими должны быть.

– «Ocean breeze», – кивнул рыжий. – Целых два океанских бриза. Конечно. Что же еще.

Знал этот бледно-розовый, невинный с виду коктейль, знал, какой неожиданный сюрприз скрывается за его мягким, почти безалкогольным вкусом. То есть, по идее был заранее подготовлен к встрече с восхитительной теплой волной, которая зарождается в голове всякой жертвы «Океанского бриза», но поднимается при этом откуда-то снизу, не то из живота, не то вообще из-под земли и по-матерински ласково сметает барьеры здравого смысла – даже не то чтобы один за другим, а как-то все разом. Ко всеобщему удовольствию, ко всем чертям.

Знал, а все равно попался.

После первого же глотка расслабился, как удавалось всего несколько раз в жизни, только в очень теплом море, если заплыть подальше, лечь на спину и позволить воде творить все, что захочет – нежно укачивать, заливать лицо, нести обратно к берегу, или прочь от него, первые несколько минут все равно, а потом, конечно, придется собраться и возвращаться на сушу, но мало ли что потом.

После второго глотка начал улыбаться – просто так, без причины и смысла, потому что губам легче быть сложенными в улыбку, чем наоборот, а лишние усилия сейчас совершенно ни к чему.

После третьего глотка вспомнил, что приехал в Ниду надолго, и наконец-то по-настоящему обрадовался своему решению, заранее предвкушая все грядущие холодные осенние вечера.

А после четвертого глотка коктейль как-то неожиданно закончился. И конечно, пришлось заказывать второй. Глупо было бы останавливаться на достигнутом.

Протрезвел после третьего коктейля, всего на секунду – когда обнаружил себя поднимающим изумрудно-зеленую крышку пианино, внутренний голос истошно вопил: «Дурак, зачем?» – но в этот момент всемогущий «Океанский бриз» спохватился: где моя жертва? Нашел, догнал, ухватил за шиворот и уволок обратно, в клюквенно-розовую волшебную страну, где возможно все, в том числе играть – не Шопена, конечно, но, например, какой-нибудь Summertime для разогрева – вполне. А потом окончательно дать себе волю и просто импровизировать, впервые в жизни позволив левой руке откровенно рассказать о своей немощи, боли и отчаянии, а правой – не обращать никакого внимания на нытье партнерши, легкомысленно скакать по клавишам, повествуя о веселой поездке к морю, неожиданно щедром октябрьском солнце, холодной молочно-синей воде залива, серебристом песке дюн, о долгой прогулке, приведшей его сюда, в этот смешной бар с ночным звездным небесным полом и зеркальным потолком, апельсиновый рай для несбывшихся музыкантов, где они могут внезапно вообразить себя состоявшимися и играть, да так, что все присутствующие покинут насиженные места, подойдут поближе и замрут, приподнявшись на цыпочки, окружив неплотным кольцом дурацкое зеленое пианино, расстроенное, к тому же, задолго до того, как этот великовозрастный балбес Рон зачем-то решил его покрасить, но это как раз совершенно не важно, пока я играю, потому что играть я в любом случае не могу, мне, конечно же, просто мерещится спьяну, пока я сижу в удобном оранжевом кресле-мешке, прислонившись не то к одной из португальских колоний, не то к давным-давно сгинувшему с лица земли Галицко-Волынскому княжеству, спиной-то поди разбери.