Вьётся нить (Рассказы, повести)

На Майке держится весь дом. Едва вернувшись из школы, она хватает две кастрюли, еще с вечера встроенные в авоську одна поверх другой, и бегом отправляется в столовку научных работников. Стараниями друзей я удостоилась прикрепления к этой столовке вместе со своей временной семьей. Придя домой, Майка разливает жидкое варево по тарелкам Лене, Баеле и себе. Потом отмеряет три равные порции второго блюда. Строго отсчитанные клецки серого цвета, словно камешки, гулко падают на дно тарелок, Майка заворачивает кастрюли в одеяло и стоймя укладывает спать. Если и не удастся сохранить для взрослых еду достаточно теплой, то уж во всяком случае согреть ее придется только чуточку. Обедать Майка садится за стол последней. Обязанности домоправительницы не мешают Майке и учиться хорошо, да еще следить за успехами Лени и Баеле. Она старшая среди них. В пятый класс перешла.

На Баеле Майка часто покрикивает, зовет ее «соней» за то, что та все делает хотя и старательно, да слишком медленно, каждый раз спрашивает, что да как. Моя дочка, нечего греха таить, и в самом деле неловкая. Она тиха и задумчива. Наряду с другими детьми Баеле изо всех сил старается помочь фронту: собирает по дворам металлолом, шьет для красноармейцев кисеты, однако и в школе ее часто дразнят то «соней», то «спящей красавицей». А Майке и вовсе не хватает на нее терпения. Сама Майка быстрая, ловкая. Даже расти торопится, совсем не по харчам, уже почти догнала мать. Острые лопатки на Майкиной спине сходятся и разворачиваются подобно крыльям. Светлые жиденькие косички смотрят каждая в свою сторону, словно тоже куда-то спешат. Если бы между детьми не были раз навсегда распределены обязанности — об этом, к неудовольствию Майки, позаботились взрослые, — она бы никому ни к чему не давала прикоснуться.

Майку можно понять. Вот Баеле всполаскивает стакан и с такой сосредоточенностью вытирает его, словно делает бог весть что. Майка вырывает у нее стакан, крутанет полотенцем, и все, сухо. Баеле с горестным удивлением смотрит на свои неожиданно опустевшие руки, и глаза ее медленно наполняются слезами. Майка показывает ей язык и дергает за косу:

— У-у-у, нюня!

Размолвка длится недолго. Майка ставит посреди комнаты ведро с водой и широким жестом проводит мокрой мешковиной по полу. Затем окунает в воду деркач.

— На, три, вот так, — показывает она Баеле, приминая деркач ногой.

Это означает мир.

Леня? На него у Майки тоже не хватает терпения. Но на него она кричать не станет. Ведь у него пропала мама.

Да, вот так, Ленина мама просто пропала. Как случайно, по рассеянности, что ли, оброненная вещь. Когда мы бежали из родного города, Ленина мама была с нами. Вдруг пронесся слух, что немецкий десант гонит всех обратно. Мы бросились с проезжей дороги в лес. Когда мы очутились в чаще, я обнаружила, что с одной стороны держу за руку Баеле, с другой стороны — Леню. Тут же на меня, сзади, налетели тетя Малка и Хава с дочкой. А Сони рядом с нами не оказалось. Именно она, сильная, молодая женщина, быстроногая, совсем недавно получившая приз на соревнованиях в беге, от нас отстала. И пропала. Сколько мы ее ни искали впоследствии — никаких следов. Леня остался жить с нами. И так как он всем нам предпочитал тетю Малку, мы прозвали мальчика ее «меньшеньким».

И вот в ясный воскресный день, после вкусного завтрака, Леня пошел за водой. Хотя это было его обязанностью, он каждый раз опасался, как бы Майка его не опередила. Дожевывая на ходу кусок хлеба с маргарином, схватил стоявшее на скамейке в коридоре цинковое ведро и со всех ног бросился к колонке на углу улицы. А в это время Майка глянула в окно и увидела почтальона. Не прошло и минуты, как у меня в руках очутилось письмо от… Сони, Лениной мамы. Из военного госпиталя. Не успели мы толком разобраться в письме, как между нами возник спор, сказать Лене сразу или как-то подготовить его к неожиданному известию.

— Ну что за ерунда? — отмахивается от нас тетя Малка. — От добра никому еще не было худо.

Особой уверенности я, однако, в ее тоне не чувствую. Нам всем памятны первые дни нашего пребывания в Алма-Ате, когда Леня целыми днями простаивал у окна. Ждал маму. Последнее время, правда, мне подчас даже обидно бывает за Соню. Мальчик вроде начисто забыл, что у него когда-то была мама, Хава говорит: «Чего требовать от ребенка? Успокоился, и слава богу». Если бы так… А вдруг… Из письма Сони мы о ней, собственно, узнали только, что она жива. Из госпиталя пишет… Какая она теперь? Скоро ли мы ее увидим?

Хава подносит палец к губам, и в комнате становится тихо. В открытую дверь видно, как Леня, поднатужась и слегка расплескивая воду, ставит ведро на табурет.

— Зачем такое полное набираешь? — замечает тетя Малка. — Лучше бы сходил лишний раз. Тяжело ведь…

И вдруг за стеной страдальческий голос:

— Ну что за дом, что за люди? — Это наша соседка Тамара Яковлевна. — От детей здесь и так проходу нет. Не хватало еще чужого мальчика, который все делает назло. В коридоре ступить негде. Вечно лужи…