Вьётся нить (Рассказы, повести)

Оставалось еще несколько недель до переезда Мирры в Москву, а одна из комнат уже стояла подготовленная для нее и дочки. В обстановке комнаты ничего не изменилось. Только Блюмы ею больше не пользовались. Лишь изредка заглядывали за необходимой книгой. Правда, произошли изменения на кухне. Прибавились столик и стул. Столик был предназначен Нохуму — ему одному. По вечерам он приходил в кухню в длинном, нарядном шлафроке, выдвигал из-под стола стул, так, что спинка стула касалась края ванны, и включал свет. Потом методично раскладывал на столе бумаги — стопка книг справа на полу — и самозабвенно погружался в работу. За его спиной можно было свободно возиться у плиты или плескаться в ванне — он этого не замечал. Знакомые знали: для Блюма что праздник, что будни, всегда в работе. И они недоумевали, зачем ему днем слепить себе глаза электричеством. Если стенные шкафы смастерил, мог ведь и окно пробить на кухне. Но для того, чтобы пробить окно, нужны бумаги, ходатайства, учреждения, хождения… И на все вопросы по этому поводу Нохум Блюм отвечал одно и то же: «Шкафы — это внутри, а окно-то снаружи видно». Бесхитростная его усмешка, видимо, должна была обозначать: меня, мол, на мякине не проведешь.

Нохуму никогда ничего не мешало. Он даже шутил, что самые удачные мысли являются ему в метро. Но Лина, его жена, едва справляющаяся с работой и хозяйством, отличалась особой чувствительностью к звукам. С приездом Мирры она лишилась своей рабочей комнаты. Вот Нохуму и пришло на ум (в метро наверно) поставить для себя столик на кухне. Мирре он преподнес эту идею как очередную блажь, одну из своих причуд. Таким образом, все были устроены, а Мирра могла не казниться тем, что стесняет Блюмов.

Только одна причина вызывала подчас неудовольствие с той или другой стороны — гипертрофированная предупредительность. Мирра, например, тяготилась тем, что, если она задерживалась по вечерам, Блюмы, несмотря на ее телефонные уговоры, дожидались ее возвращения. Им, в свою очередь, была не по душе педантичность Мирры в денежных делах, ее постоянные опасения, как бы не остаться у них в долгу. Разногласий по более существенным поводам между Миррой и Блюмами не возникало — каждый из них привык уважать чужую волю.

В квартире Блюмов не было никакой лишней мебели. Современное жестковатое ложе, письменный стол и мягкое кресло в каждой комнате, удобные легкие стулья. В комнате Мирры со временем появилось еще одно кресло, которое на ночь раскладывалось для Тамары. Шкафы места не занимали, были встроены в стену. В большой комнате, у Блюмов, кроме письменного, стоял еще один стол, небольшой, круглый. Когда собирались гости, этот стол раскрывал крылья и превращался в изрядный овал. И все. Ни секретера, ни щеголя серванта. Откуда по праздникам появлялась нарядная посуда на столе, оставалось секретом хозяйки. Посуда была в доме незаметна. Заметны были только книги. И среди книг — ни одной потрепанной, ни одной замусоленной обложки. Стариннее и редкие издания выделялись своими кожаными переплетами. Благодаря скупой меблировке в комнатах оставались незанятые углы. И это обилие воздуха, книги у стен и сверкающая чистота — все вместе создавало благородный, строгий стиль. Своей простотой и незаурядностью он вызывал уважение к хозяевам квартиры. Даже почтальон Фрося, крошечная женщина с поступью гвардейца, когда заносила Блюмам бандероль или заказное письмо, невольно унимала мощь своего голоса.

Но постепенно тихая обитель ученых, с ее неукоснительным, раз и навсегда заведенным порядком, приобрела новый облик. На стенах обеих комнат, над книжными стеллажами появились работы Ехиэла Блюма, мужа Мирры: рисунки, акварели, гуаши… В каждой работе своя мысль, свой цветовой строй. Не повторялся даже формат. Работы висели на различной высоте, создавая своеобразные группы. Стены в доме — больше четырех метров в высоту — позволяли это.

Между прямой, непреложной линией книжных стеллажей и экспозицией картин над ними, не желающей знать ни о какой геометрии, конфликта не возникало. Напротив, они прекрасно ладили между собой. В первое время Блюмы, возвращаясь после работы, каждый раз останавливались на пороге, дивясь новой красоте своего жилища. Только Мирру несколько смущала нерушимая гармония этого интерьера — в самом ли деле все так хорошо — тихий дом, книги за стеклами, картины за стеклами?