Ветувьяр (СИ)

Наверху коридоры сделались шире и чище, но вместо богатого убранства Ремора видела лишь голые каменные стены. Кто станет украшать крыло для слуг, пусть даже ненужным хламом вроде старых гобеленов и истоптанных ковров? Воздух здесь был свежим и прохладным, сквозь распахнутые настежь окна лился лунный свет. Ни свеч, ни факелов — они пробирались бы в темноте, если бы не луна.

Странно, но пленника никто не охранял. Ферингрей подвел Ремору к одной из неприметных дверей, вытащил из-под плаща ключ и уверенно провернул его в замке. Принцесса хотела бы насторожиться, но времени на раздумья у нее не хватило — дверь распахнулась, и в коридор из комнаты скользнул слабый свет от единственной свечи.

Подчиняясь глупому инстинкту, Ремора перешагнула через порог и оказалась в душной скудно обставленной каморке с жалким крохотным окошком и жесткой койкой у стены. Она беспокойно озиралась по сторонам, но голос окликнул ее раньше, чем она увидела его:

— Ремора?

Принцесса повернулась на голос. Где-то на краю сознания Ферингрей закрыл за ней дверь, оставив их наедине, но ей было совершенно не до этого. Весь остальной мир перестал существовать.

Эйден стоял у стены — белый, как полотно, в расстегнутой рубашке, с растрепанными волосами и небритым лицом. Не снимая капюшона, Ремора бросилась к нему. Она обнимала его так крепко, как только могла, стискивая руками непривычно худые плечи и тычась лицом ему в грудь. Руки Эйдена стащили капюшон с ее головы, она почувствовала, как он прижался лицом к ее волосам и не желал отпускать.

— Ты живой, — Выговорила Ремора самые очевидные и бесполезные слова, в которых не было смысла. Но для нее они сейчас были важнее всего на свете.

— Как ты меня нашла? Я думал, что Калиста…

Вопреки своему желанию стоять вот так, сцепившись руками, вечно, Ремора отстранилась от него:

— Я здесь только благодаря ей. Она вернула меня, оставив письмо…

Лицо Эйдена, поначалу испуганное, теперь стало мрачным, как туча, а ведь на него и без этого было больно смотреть. Он действительно казался больным, причем, серьезно — покрасневшие глаза его неестественно блестели, щеки провалились, а сквозь расстегнутую рубашку виднелись торчащие ребра. Золотые кудри, которые раньше казались Реморе ожившим солнцем, теперь походили на мятую солому. Принцесса оставляла живого человека, а вернулась к мертвецу — именного этого она и боялась многие годы.

— Прости меня, — Эйден закрыл лицо рукой и тут же устало принялся тереть воспаленные глаза, — Я не смог ничего сделать…

Он обессиленно опустился на стул в углу, избегая смотреть на Ремору. Но она желала знать:

— Почему?

Эйден покачал головой:

— Они… застали меня врасплох. Я получал предупреждения, пытался что-то сделать, но все безрезультатно. Я проиграл.

Ремору это разозлило. Почему она все еще боролась, а Эйден опустил руки?

— Прекрати вести себя как слабак, — С нажимом потребовала она, — Еще можно попытаться что-то исправить.

— Только не мне…

Ремора с трудом подавила желание отвесить ему пощечину за такие слова:

— Что за вздор ты несешь!?

Он резко поднял на нее глаза:

— Ты еще не заметила? Я умираю, Ремора!

В его глазах появилось что-то, чему принцесса не могла дать названия. Отчаяние? Страх? Безысходность? Она не находила слов, пока Эйден продолжал неотрывно смотреть на нее.

Это было жестоко с его стороны. Ремора сжала в руке край своего плаща.

— Ты ничего мне не говорил.

— Я не думал, что все зайдет так далеко. Но эта дрянь, — Он стиснул виски руками и поморщился, — не оставит меня.

— Мы можем найти лекаря…

— Я уже искал. Они все бесполезны, — Слова его казались тяжелыми и вымученными, — Все талдычат одно и то же, но легче не становится. С каждым днем она болит все сильнее.

Эйден еще никогда не казался Реморе таким слабым и уязвимым. Она не узнавала его, будто вместо ее возлюбленного ей подсунули кого-то другого.

Но больше всего ее пугало даже не то, что Эйден опустил руки, а то опустошение, которое сейчас повисло у нее в душе — словно долго-долго пыталась отпереть шкатулку, а та оказалась пуста.

— Скоро она лишит меня способности думать, — Закончил Эйден, поднимаясь на ноги.

Он был босиком, и оттого казался чуть ниже, чем обычно. Макушка Реморы доставала ему в аккурат до подбородка, и Эйден склонил голову, чтобы их глаза оказались почти на одном уровне.

— Я уже сделал этот выбор, — Прошептал он так тихо, что если бы Ремора не стояла к нему вплотную, она бы даже не расслышала.

Кончиками пальцев тронув ее за подбородок, Эйден прильнул к ее губам своими. Ремора не успела даже отреагировать. Губы Эйдена по-прежнему были такими же мягкими и теплыми, но от той страсти, с которой он обычно ее целовал, не осталось и следа.

Отстранившись от нее, он заглянул Реморе в глаза. Таким взглядом смотрят разве что осужденные на казнь, причем безвинно осужденные.

— Уходи, — Выпалил он, — И забудь меня.