Ветвь оливы

Тем более, выглядело все на самом деле не так уж траурно. Черное с золотом — в чопорном испанском духе. Скорее эффектно, чем мрачно. Пожалуй, Мишель был прав — что-нибудь зеленое или синее придало бы довольно смешной оттенок моей романтической бледности. Что-нибудь более яркое тоже внесло бы дисгармонию. Пуаре, едва завидев меня, одобрительно кивнул, видно, полагая, что подобная серьезность, почти надменная, не должна вызывать ни малейшего желания шутить даже у короля.

— И все же странно, — пробормотал он, помогая мне усесться в карету. — Не думал, что застану тебя на ногах.

— Слишком много всего происходит… — проговорил я отдышавшись. И в этот момент я даже не играл. На меня напал один из тех приступов слабости, что после принятия эликсира Изабеллы оказывались едва ли не сильнее, чем если бы все шло естественным путем. Впрочем, с чем я сравниваю? Иди все естественным путем, я вряд ли выбрался бы из дома при всем желании. А теперь, пусть меня и трясло, так что зуб на зуб не попадал, я даже куда-то ехал, причем до зубов вооруженный. Помимо обычного оружия при мне был очень маленький пистолет, который можно спрятать в ладони — в наше время таких почти не делают, разве что на очень особый заказ и, можно сказать, для развлечения — толку от него немного, но иногда не повредит любая неожиданность. Также, не на виду, в левом рукаве, помимо повязки, был припрятан стилет с гербом Медичи на щитке у рукояти. Если придется оставить его у кого-нибудь в глазнице, этот герб еще наделает шума — будет славная шутка. — Не хочу надолго выбывать из строя…

— Да… — Пуаре продолжал заботливо придерживать меня за плечи, усадив на обитую бархатную скамейку и вглядываясь мне в лицо с более искренней тревогой чем прежде, пока я, сволочь такая, исподтишка следил за ним, не забывая просчитывать в уме, что с ним можно будет сделать при малейших признаках опасности. — Послушай, у тебя же лихорадка! Знаешь, так бывает — становится лучше, а потом… Надо вернуться?!

— Ничего… Пройдет.

Круги перед глазами стали выцветать, теряя ядовитую яркость и вращаясь все медленнее. На самом деле, я и сам уже немного тревожился, что переоценил себя и недооценил возможное побочное действие непроверенного лекарства. Ох уж… проверять так с музыкой… А если мы с Изабеллой ошиблись и все испортили, то так быстрее закончится. Тоже, по-своему, неплохо.

А в следующее мгновение я перестал беспокоиться. Самочувствие стремительно улучшалось, а сознание прояснилось, став чистым как стеклышко. Периоды слабости сменялись ощущением почти полного восстановления, будто мой организм, то и дело расклеиваясь, тут же «склеивался» снова, и с каждым разом у него это получалось лучше и лучше. Интересный эффект, но не то, чтобы какой-то уникальный. К тому же, благодаря этим приступам я даже все еще походил на нормального человека. Пуаре на самом деле разволновался, увидев меня в таком состоянии, тогда как будь все гладко, на его месте я перестал бы верить самому себе и на ломаный грош.

Теодор наконец спокойно уселся на сиденье напротив и посмотрел на меня с глубокой укоризной, если не с осуждением.

— Что происходит, Поль? И как ты только во все это вмешался?

— Расскажу, когда узнаю получше. — Это была шутка. Есть вещи, о которых не рассказывают.

Он насупленно покосился в окно.

— Это ведь ты расспрашивал меня о хранителях, когда еще ничего не было ясно. Ты что-то знал или подозревал.

— Я бы не расспрашивал, если бы все знал.

Пуаре кивнул и снова молча уставился в окно.

Что ж, и он никогда не был склонен откровенничать о вещах, которые казались ему государственными.

— Я думал, ты не любишь политику, — пробормотал он, спустя какое-то время.

— Ненавижу, — подтвердил я.

Воздух, проникавший в окно, был не так уж свеж. Прохладный ветерок приносил с собой не только запахи палой листвы, речной влаги и сточных канав. Мертвецов убрали, но всю пролитую кровь так просто не соберешь. И не в теплые августовские дни. Перестук копыт, поскрипывание ремней, на которых покачивался короб кареты, отдавались чем-то безмятежно-будничным. Как синее небо и тепло дня — которому все равно, что происходит. Время течет своей дорогой, и ему нет дела, какие события его наполняют, даже если кто-то вздумает поставить запруду и переменить русло. Воде все равно, куда течь.

— А куда, собственно, девают трупы? — поинтересовался я.

— За городскими стенами выкопали ямы, — ответил Пуаре. — Главным образом — туда. Некоторых сбрасывают в реку. Но зачем ее травить? — он пожал плечами. — А некоторых, кого повезет, доставляют в катакомбы.

Лувр тоже был пропитан смешанными миазмами. Заметив, как я украдкой повожу носом, Теодор тихо усмехнулся:

— Приходится жечь благовония.

— Неблагодарное занятие, — посочувствовал я. И подумал, уж не из подобных ли соображений неунывающая герцогиня де Ла Гранж вылила на корзинку с цветами столько духов. Может быть, мы зря над ней потешались.

Пуаре свернул в неприметный переход.

— Куда это мы?