Ветви Ихуа

— Три пятнашки, — с горечью и отчаянием выдохнула мать. — У тебя всегда три пятнашки. Ох, сына, сына… Когда-то поймешь, да поздно будет. Неужели мать не имеет права поговорить с тобой? Если у тебя нет на меня денег, я вышлю тебе специально на разговоры. Да, пожалуй, вышлю. Ей-богу вышлю. Десять рублей. Разменяешь их и позвонишь. Тогда будем говорить столько, сколько матери нужно. Или что? — она всхлипнула, — или считаешь, что мать не имеет на это права? Ох, сына… ты другим стал. Какой же ты все-таки неблагодарный!

— Да благодарный я. Мам, завтра перезвоню, не надо мне ничего высылать, я тебя умоляю… Просто я с вокзала сейчас, тут автомат на улице… негде тут…

Мать на том конце провода издала какой-то жутки надрывный стон и сразу же крикнула:

— А что ты делаешь на вокзале?!

Ну что ей ответить? Зубров чувствовал себя опустошенным. Мать тоже молчала, пока щелчок не оповестил: прошла первая минута. Тогда она торопливо заговорила:

— Орик, мама хочет, чтобы ты по вечерам сидел дома, сделай это для меня, пожалуйста, послушай маму, я понимаю, ты считаешь себя уже взрослым, и все такое, но я тебя умоляю, хотя бы какое-то время посиди дома, и главное — на рынок не ходи, помнишь, в детстве ты испугался, когда видел, как на рынке человека били? мы еще часто потом вспоминали это…

Конечно, он помнил про рынок и очень не любил, когда мать ему напоминала это.

— Сына, мне недавно рынок снился, не тот сон, что сегодня, — другой, его можно рассказать… ох, сына. Снилось, будто взяла тебя с собой, картошку тащить, а тут вдруг цыганка, часы тебе предлагает, электронные, что ли… в общем, не наши, а ты ей: часы не нужны, говоришь, джинсы нужны. Я говорю: дались тебе эти джинсы, сынок! Ты же, все-таки, сомолфед, учитель… Учителя разве носят джинсы? А цыганка давай гоготать, аж до хрипу, стерва припадочная, прости, Орик, что сквернословлю… Она говорит: не шьют джинсы таких размеров. А ты, бедный, раскраснелся весь, как схватишь ее за волосы, а они-то у нее, смотрю, белые-белые, что твой мел, хоть она и цыганка. — Тут щелкнула вторая минута. — А я тогда как закричу на тебя, и ты весть задрожал и будто бы враз маленьким стал… — Она заплакала и сквозь всхлипывания проговорила: — А цыганка уже выше тебя ростом… и смотрит так, знаешь, высокомерно. А потом…

Зубров отвел трубку подальше от уха и ждал, пока причитания не оборвутся. Затем он повесил трубку и вышел из кабинки. По лицу его струился пот.

2

Три дня назад Зубров сделал несколько открытий.

Первое: все его тело покрыто рыжей щетиной, очень похожей на свиную. Удивительно, как он не замечал этого раньше. Прямо атавизм какой-то! Одной упаковки лезвий «Нега» не хватило, чтобы сбрить с туловища, рук и ног этот неандертальский волосяной покров — пришлось бежать в универмаг. К счастью, щетина росла медленно; сегодня утром Зубров отметил, что за три дня она отросла не больше, чем на треть миллиметра. Он стал подумывать о кремах на основе то ли германия, то ли индия: он читал когда-то в газете, что их применяют для удаления волос на ногах болгарские топ-модели, да где у нас достать такую роскошь? Разве что на черном рынке…

Второе: он обнаружил, что все его чувства — в особенности слух и зрение — обострились настолько, что теперь ему впору охотиться за мышами в безлунную ночь. А ведь в первом классе, было дело, врач назначил ему очки, которые пришлось таскать целый год вместе с прозвищем Водолаз. Да и слухом особенным никогда он не отличался. А сейчас может запросто прочесть объявление с тридцати метров и разобрать тихий шепот у себя за спиной.

Третье открытие Зуброва было вот каким. Все его прошлое стало вдруг стертым, расплывчатым, словно это чья-то другая, малоизвестная ему жизнь. Школа, друзья, пионерлагерь, развод родителей, музыкалка, географический кружок, университет — все теперь было объято туманом, и каждое из воспоминаний натыкалось на ряд вопросов и логических нестыковок. Так, он совершенно не понимал, как на третьем курсе, в колхозе, во время одного инцидента его мог одолеть выскочка и задира Лизнев из шестой группы, ведь он не был особо силен, хотя в те досадные минуты казался почти здоровяком. Нет, такого быть не могло, ведь даже самый высокий за всю жизнь знакомый — баскетболист из братской Эстонии Томас Роосаар — был сантиметров на десять ниже его, а в плечах — в половину уже.

Три предыдущих вечера Зубров подолгу разглядывал себя в зеркало, скинув рубаху. «Ну и амбал, — удивлялся он. — Хоть поросят об лоб бей. И как раньше можно было не замечать этого?»

И впрямь, он, хоть и всегда считал себя крупным и знал, что у него шестидесятый размер, но прежде почему-то не обращал внимания на то, что он — настоящий гигант.

Другой неясностью был выбор профессии. «Я — учитель. Как это вышло? — спрашивал он себя. — Почему не военный? не спортсмен?..»

Мать, конечно, из него веревки вила, но неужели во всем стоит винить только ее?

Он копался в прошлом, выискивал там какие-то полузабытые воспоминания. Он сопоставлял их между собой, но ответа не находил.