Ветви терновника

Самолёт Аэрофлота болтало в воздухе как никогда, словно разгулявшаяся турбулентность намеривалась вытряхнуть из него Данилу со всеми его несвязными, путанными мыслями. Он чувствовал, что отец говорил с ним искренне, от всего сердца и, наверное, желал ему добра, но от этого на душе было ещё горше. Что делать дальше, он не знал. Даже мысль о том, что он стал сотрудником МВТ, с уверенной перспективой выезда в долгосрочную загранкомандировку, уже не ласкала его как прежде. Сердце саднило. Говорят, молодость не может долго предаваться унынию и маяться в безысходной тоске, но, наверное, не в данном случае.

Жаркая, пыльная Москва показалась Даниле запущенной. Он позвонил Лёшке – его не было. Не было в столице и Бориса и Славки. Да и кто, без особой необходимости заставит себя сидеть в душном, прогретом солнцем до состояния печной духовки городе. Конечно, многие были на выезде, или в походе по Уралу и Сибири, или ломали кости на деревянных лежаках и булыжной гальке на берегах Крыма и Сочи.

Ну, а кто поспокойнее, да посмирнее те, по-галочьи разместились на дачах и в деревнях в шаговой доступности от Москвы.

Наконец, в начале августа в квартире на Кутузовском раздался звонок из управления кадров МВТ, подразделения столь таинственного и авторитетного, что перед ним трепетали даже самые заслуженные мэтры внешней торговли на уровне торгпредов и начальников всех остальных управленческих структур министерства.

– Данила Николаевич, – раздался в трубке вежливый женский голос, – вы не могли бы подойти к нам к 10.00. Ваше удостоверение готово.

– Ничего себе, – подумал про себя Данила, – вот я уже и Данила Николаевич. Лёд тронулся, как говорил Остап Бендер.

Как ни странно, но на душе юноши стало немного спокойнее. Ощущение востребованности стало наполнять его чувством гордости за принадлежность к чему-то большому, где решаются крайне важные, но ещё не ведомые ему государственные вопросы. В конце концов, какой нормальный мужик не захотел бы быть причастным к серьёзным делам.

Наступил август, июльская жара нехотя день за днём уплывала с раскалённых московских улиц. Как-то вечером, стоя у открытого окна отцовского кабинета, Данила размышлял обо всём, что произошло в его жизни за последние месяцы. Осталась всего неделя и вот, наконец, наступит день появления его в министерстве в качестве полноценного сотрудника. Это будет его первый рабочий день. Немного тревожно – как-никак это начало служебной карьеры среди уверенных в себе взрослых людей. Однако ни этот момент «инициации» заставлял щемить его сердце. Основные мысли были связаны с судьбой Элизабет. Как ей приходится одной во многом чужом для неё мире? Смогла ли она найти какую-нибудь работу, подобрала ли приемлемое жильё, а главное, что он сам должен сделать в этой ситуации, когда обстоятельства и границы разделили их и может быть навсегда? Тяжело вздохнув, Данила почесал затылок и решил всё-таки зайти в комнату тёти Веры.

Добрая отзывчивая женщина, в волосы которой осенней изморозью уже вплелась первая седина, несмотря на поздний час, ещё сидела в широком жаккардовым кресле и под светом бордового абажура читала одну из своих бесконечных книжек.

– Я могу зайти? – постучав в дверь, спросил Данила – Конечно, заходи, – откликнулась тётя Вера, – тебе не спится, дружок?

– Да, что-то совсем спать не хочется.

– Так может быть, почитаешь какую-нибудь полезную книгу, не телевизор же этот никчёмный смотреть?

– Да нет, что-то не хочется.

– Ты удивляешь меня, сам на себя не похож. Может быть, тебя что-то беспокоит? Расскажи, если считаешь возможным.

– Да, верно, – замялся Данила, – я хотел бы поговорить с тобой, вернее посоветоваться. Тётя, я не знаю, что делать. Я вот полюбил одну девушку, а родители мне говорят, что мы не можем быть вместе. Ты ведь её знаешь, это Элизабет. Она несколько раз приходила к нам домой.

– Да, да конечно, это хорошая, может быть даже необыкновенная девушка. Так ты её любишь?

– Да, люблю, очень, – запинаясь, произнёс Данила.

– Прекрасно, прекрасно, а как именно ты её любишь, – голос Веры Михайловны как-то странно изменился, а взгляд стал очень внимательным. Она даже привстала из своего кресла, чтобы лучше видеть лицо племянника.

– Я без неё жить не могу.

– Ах вот как, так серьёзно? И многое ты знаешь о любви?

– Я не знаю, я чувствую всем своим существом.

– Ладно, предположим. А ты знаешь, что Элизабет мне как-то сказала, что любит тебя? Тогда я решила ничего тебе не говорить. Ты не обижайся Данила, на мои вопросы. Поверь, я не хочу обидеть тебя. Просто я знаю, наверняка, что любовь, если это настоящая любовь – это особый редкий дар, и он даётся немногим. Вот так, мой дружок. Любовь надо выстрадать, а ты знаешь Элизабет чуть больше полугода. И вы оба так молоды, неопытны. Ты ведь понимаешь меня?

– И что же? Раз мы молоды то, что? Мы не способны на настоящее чувство? Неужели и ты, тётя, как мои родители, так считаешь? Я знаю Элизабет лучше других. И я в себе не сомневаюсь. И в ней тоже.