Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I

«он сообщил интересный факт. Оказывается, спектакль сначала репетировался в «атомном» варианте, а потом Любимов изменил его на «медицинский».[398] Золотухин обещал сегодня <07.03.06> переговорить с Любимовым (но у него мало надежды, что Любимов согласится переделывать спектакль) и он (Золотухин) предложил мне встретиться и рассказать «молодежи театра» о Ковале и «вообще»…».[399]

Разумеется, я обрадовался возможности такой встречи, но повторного звонка не было, и на этом наши контакты оборвались.

Я рассказал историю моего контакта с Театром на Таганке для того, чтобы показать – в то время люди «общественно значимые», в сознании которых мог возникнуть интерес к личности «атомного разведчика Коваля», такого интереса не проявляли. Во всяком случае не у всех моих «авторитетных собеседников» интерес к разведчику был настолько велик, чтобы ради него предпринимать какие-то действия, требующие затраты сил и времени. И причина естественна и проста: он не был в их восприятии «значимой фигурой».

В подтверждение этого приведу ещё одну цитату из моего рабочего дневника того времени:

«Разговор с директором Архива Президента РФ Степановым Александром Сергеевичем. Дела партийные рядовых партийцев – в Мосгорархиве, дела ЦК КПСС – в РГАСПИ, дела ГРУ некоторые есть, но они «пока закрыты». И вообще, Коваль фигура «не того масштаба», чтобы о нем что-то было».[400]

Разговор с Натальей Дмитриевной был не богат деталями. Чувствовалось, что Александр Исаевич не очень хочет подробно обсуждать этот вопрос. Тем не менее, из этого разговора я узнал два важнейших факта.

Во-первых, Солженицын «ничего не придумал», такой звонок в американское посольство действительно был, а во-вторых – что есть не менее авторитетный (и даже более компетентный!) свидетель событий, связанных с этим звонком. Это Лев Зиновьевич Копелев.

Вот короткая справка о нём:

«В 1941 записался добровольцем в Красную армию. Благодаря своему знанию немецкого языка служил пропагандистом и переводчиком. Когда в 1945 Советская армия вошла в Восточную Пруссию, он был арестован за резко критические отзывы о насилии над германским гражданским населением. Приговорён к 10 годам заключения за пропаганду «буржуазного гуманизма» и за «сочувствие к противнику». В «шарашке» Марфино встретился с Александром Солженицыным, стал прототипом Рубина в его книге «В круге первом».[401]

Свои воспоминания о работе в марфинской шарашке Лев Зиновьевич изложил в книге «Утоли моя печали».[402] И это уже не роман, где позволителен «художественный вымысел», а мемуары, в которых по памяти описываются реальные события. Думаю, что Жорж Абрамович об этой книге не знал.

10.05. Обложка книги Л. З. Копелева «Утоли моя печали».[403]

Интересующие нас события описаны в главе 7 «Фоноскопия. Охота на шпионов». У меня после её прочтения сформировался следующий «сухой остаток» фактов по этому делу:

– Работа началась не 24 декабря 1949 года как в романе Солженицына, а существенно раньше. Глава книги Л. Копелева начинается словами:

«Поздняя осень 1949 года».[404]

– Л. З. Копелев лично работал над расшифровкой магнитофонных записей разговоров с посольством и помнит их содержание «почти дословно».

«Эти разговоры я воспроизвожу почти буквально. Слушал их тогда снова и снова множество раз; слова, интонации прочно осели в памяти».[405]

– А. И. Солженицын активно участвовал в «открытой части» работы: