Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I

Н. Х. Да, перестал «для своих». А для посторонних… Когда к нему стали обращаться «в массовом порядке» разные корреспонденты, то он просил их не называть своей фамилии. А то, что это случилось – возникли многочисленные обращения с просьбами рассказать о себе – мне рассказывал сам Жорж Абрамович. Это было уже в начале двухтысячных. Он говорил, что его разыскали различные знакомые, в частности по электронной почте. Меня он посвятил в это, поскольку я помогал ему наладить компьютер и научиться пользоваться электронной почтой. И опять – не специально, а как-то «между прочим» Жорж Абрамович сообщил, что вот написал ему тот-то, и этот… А потом пожаловался: «И вообще, вдруг нашлась куча людей, «интересующихся»… Ходят, звонят, просят какие-то сведения…». Может, эта «куча» состояла из 2–3 человек, я не знаю. Но то, что не один – это точно!

Ю. Л. Теперь ещё одна тема… Может быть, ты и не говорил с Жоржем на эту тему, но у тебя должно быть представление о том, почему Ковали в 1932 году вернулись из Америки?

Н. Х. Да нет, я на эту тему во время одного из посещений задал Жоржу Абрамовичу прямой вопрос. А задал я вопрос потому, что по разговору в тот раз получалось, что, по мнению Жоржа Абрамовича, «тут» много всяких недостатков, а «там» много всяких плюсов. И по всему складывалось впечатление, что он с сожалением вспоминает о возвращении. Я и спросил: «А почему же Вы приехали сюда?». На что он ответил: «У нас в Сью-сити на одной стороне улицы были дома, а на другой – городской парк. И почти напротив нашего дома на воротах парка висела табличка: «Неграм, евреям, и с собаками вход воспрещен!»». Больше он ничего не сказал, но этой фразой ответил на вопрос – почему же они тогда уехали?

Ю. Л. Ты сказал о сожалении… Уточни – считаешь ли ты, что это сожаление было только совершенно естественным сожалением «по молодости», или его «американская закваска» требовала чего-то другого от образа жизни?