В Лиссабоне мы сняли квартиру. 400 евро в неделю, 60-метровое дизайнерское пространство. Центральнее не бывает: район Байша, Baixa. Выбегающая на набережную Торговая площадь, – в минуте. Если бы мы выбрали Алфаму – тащили бы чемодан по улицам, уходящим вертикально вверх. Если бы Байру-Алто – получили бы под окнами пару миллионов баров. Если бы поселились в Белеме – добирались бы полчаса до Байши, Алфамы и Байру-Алто.
Прилетев, отправились на площадь, рассчитывая застать остатки рынка. Прошли по мощеной черным и белым мраморным булыжником Rua Augusta сквозь гигантскую арку…
Мы обманулись названием.
Это была, опять же мощенная камнем, площадь – только не рыночная, а бывшего королевского дворца. С трогательным имперским псевдоклассицизмом (империям, впрочем, важны не пышность, но простор). Мы были в сердце бедной, прописавшейся в дальних европейских родственниках, потерявшей морское владычество, пережившей землетрясение 1755 года, – однако империи.
В сердце того царства-государства, что по мере утраты колоний застыло, как провинциальный музей (вот почему в Лиссабоне нет своего Лувра: главный, музей Гюльбенкяна, с отличной коллекцией живописи, ковров и изразцов, был построен уже после смерти спонсора).
Река-океан. Гигантская площадь. Конный всадник. Каре дворца. Край жизни. Во Вторую мировую все, кто бежал от нацистов, оказывались здесь в расчете на чудо, на американскую визу.
Ночью мы шли, пританцовывая, по этим полированным каменным торцевым мостовым. Мрамор был всюду. Лиссабон ночью блестел, как после дождя, и чудилось, что прошел дождь. Волны мраморного рисунка на Prao Rossio обращались в волны, и приходилось крениться набок, падая, чтобы не упасть.
В Лиссабоне турист – путешественник, первооткрыватель: вот что ценно.
Мраморные торцы, глазурованные изразцы, лестницы, фуникулеры, мавританские окна… В другой стране сняли бы сотни фильмов. Но попробуй-ка найти просто городской путеводитель. Эти дождевые мостовые, эти плитки-азулежуш, эти закуски на столах каждого кафе, молчаливо выставляемые на стол без указания цены (но это не французские комплименты от шефа, не бесплатно!), – это каждый открывает впервые, как ребенок открывает дверь бабушкиной кладовки.
Там груды золота лежат, и нам они принадлежат.
Цены смешные. Ощущение американца на послевоенной Ривьере. Проездной на день – 5 евро: все фуникулеры, лифты, паромы, автобусы, метро, трамваи.
На следующий день мы впрыгнули в трамвай № 28 – он вдруг понесся, вверх, вниз, по горам, по долам, нынче здесь, завтра там, Мурария и Алфама, улицы в ширину вагона ровно, щ-щ-щас врежемся! – уф-ф-ф, португальские горки. Вышли – не знаю даже где. Площадь, сквер, собор, кафе на два колченогих столика. Жена взяла стакан воды, я – вина. Оставили два евро.
На стандартизированных ценниках в каких-нибудь H&M и GAP отдельно значится цена для Португалии.
Лиссабон – трамвайный город. Едешь, и виды меняются в ритме боевика. Как-то, уже в сумерках, на Prao dos Restauradores, сели в странный трамвай с опущенным задом, буквой «г», а он оказался фуникулером и потащил в гору, над крышами погоревшего в 1988-м района Шиаду. В Шиаду мы не нашли ни одного супермаркета, но каждый магазинчик был набит porto, и продавцы говорили (если могли сказать на английском хоть слово), что Порту – это, конечно, совсем другое, не Лиссабон.
А еще мы взяли за 50 евро в день (сглупили, конечно: нужно было за 20) машину и поехали в пригород, в Синтру, в замок Пена, вмиг принижающий фантазии Людвига Баварского до статуса рядовых.
А еще мы бродили по порту и рынку.
А еще объедались треской – в принципе, ужин на двоих обходится в 25 евро с литром вина, потому что самый простой способ выжить в бедной столице на краю света – это открыть ресторан.
Но так и не послушали грустные песни фаду, которые возведены в ранг национального достояния, то есть в разряд туристического развлечения.
Но свойство бабушкиной кладовки состоит в том, что, как ни ройся, все равно в следующий раз найдешь что-то еще.