Везет как рыжей

– Странно, что вы не знакомы, – заметила я, включая чайник и прислушиваясь в ожидании звонка у входной двери. – Это же Миша Цаплин – гений ножниц и фена. Его стрижки не требуют укладки, помоешь голову, встряхнешь – и хоть на бал! Лучший в городе парикмахер и хороший парень. То есть, строго говоря, не совсем парень, но хороший.

– Елена Ивановна, тут к вам пришли! – На пороге моего кабинета возник явно впечатленный новым гостем охранник: глаза у него были круглые, как пуговицы на форме.

Из-за спины стража небесным видением выпорхнул Миша.

– Привет, Ленуська! – измученно выдохнул он и сразу повалился в ближайшее глубокое кресло. – Я тут шел мимо, дай, думаю, зайду…

– Здравствуй, Мишель. – Я подала гостю чашку кофе. – Никак по святым местам идешь?

– Вервием подпоясан, – тихо добавил Гена.

Миша посмотрел на него, томно прикрыв глаза.

– Это костюм с показа моделей, – кокетливо растягивая гласные, добродушно пояснил он. – Называется «Старик и море».

Я присмотрелась: на ниточках бахромы кое-где болтались мелкие морские ракушки, на суме слюдяно поблескивал примитивный узор из чего-то вроде рыбьей чешуи.

– Старик, – доброжелательно заметила я. – До моря еще почти сотня верст! Неужто так и пойдешь?

– Ничтоже сумняшеся, – с тихим восторгом пробормотал Конопкин.

Миша внимательно оглядел его и кокетливо надул розовые губы. Заметив это, Гена явно занервничал.

– Молодой человек, приходите ко мне в салон, – ласково сказал маэстро Цаплин. – Вы в своем уме, ходить с такой головой? Вы же похожи на жесткошерстного фокстерьера!

– Извините, – сказал мой коллега, стремительно ретируясь.

Миша вывернул тонкую шею, с сожалением посмотрел ему вслед и негромко вздохнул.

– И ты тоже хороша, подруга, – уже совсем другим тоном заявил он мне. – Ну кто тебе такую жуткую прическу сделал? Ужас просто! Кошмар какой-то! Приходи завтра, я тебя перестригу, а то не баба, а чучело-мяучело какое-то! Смотреть страшно!

«Мяучело» закономерно проассоциировалось у меня с Тохой.

– Вот, кстати, Миша, дай профессиональный совет, – попросила я. – Одному моему знакомому нужно поменять цвет…

– Мужчина? – перебил меня Миша.

– О да!

Миша заерзал в кресле.

– Волосы какие?

– Волосы? Тонкие, пушистые, очень густые.

– Длинные?

– До пят!

– О? – Миша широко открыл глаза.

– Я хотела сказать, до пятнадцати сантиметров! Хотя нет, немного короче…

– И в чем проблема?

– Понимаешь, натуральный цвет у него своебразный: концы черные, а корни белые.

– Седина, что ли? – огорчился Миша.

– Считай, что так… А покраситься хотелось бы в рыжий или пепельный. Скажи, получится?

– Лучше сначала обесцветить.

Я представила, как намазываю кота «супрой», а он рвется из рук, шалеет от запаха перекиси, пытается слизать с себя вонючую ядовитую смесь, и покачала головой:

– Нет, это ему не понравится.

– А ты приводи своего знакомого ко мне в салон, – предложил Миша, с трудом выбираясь из кресла. – Познакомимся поближе, вместе придумаем что-нибудь, что ему понравится.

– А ты куда теперь? – полюбопытствовала я.

– Я-то? – Мишель картинно задержался в дверях. – Пойду дальше выгуливать костюм. У меня выходной сегодня.

Я неторопливо допила остывший кофе и решила, что идея перекрасить кота к числу гениальных не принадлежит: и хлопотно это, и результат сомнителен. Нужно придумать что-нибудь другое.

– Что, ушел твой пилигрим? – опасливо вдвинулся в дверной проем Гена Конопкин.

– Ушел.

За окном раздался визг тормозов и звук удара. Мы с Геной разом подлетели к окну, едва не столкнувшись лбами у стекла.

Страстно целуя промявшейся мордой старый клен, на дальней стороне улицы вздрагивала иномарка. Автомобиль наполовину влез на тротуар, к счастью, почти пустой.

– Надо же! – всплеснул руками эмоциональный Гена. – Можно подумать, дерево ему дорогу перебегало!

– Ну, положим, не дерево, – вполголоса заметила я, присматриваясь. – Но лично я этого водилу понимаю!

По тротуару в сторону, противоположную движению, неровным шагом подстреленного эльфа удалялся как ни в чем не бывало белокурый Мишель, добросовестно выгуливающий костюм «Старик и море». Модельный показ явно производил впечатление.

– Ну, что? – с надеждой спросил Сева Панчуков, глядя через всю комнату на ветеринара, осматривающего на столике у окна кошку Зизи.

Подниматься со своего стула в тихом уголке Сева не решался, потому что в тесной комнате было не протолкнуться от зверья и не все меньшие братья выглядели добродушными. Привязанная к батарее парового отопления трехмесячная леопардиха Гита, страдающая нервным расстройством на почве проживания в коммунальной клетке передвижного зооцирка, с похожим на хрюканье рычанием настойчиво тянулась пастью к Севиному ботинку. Белый попугай с красными, как пятна лихорадочного румянца, кругами на щеках, горестно поникнув головой, хрипло нашептывал Севе что-то уныло-страстное. Сидел туберкулезный попугай на томике стихов, из чего Сева заключил, что птица декламирует одно из произведений Серебряного века.

Пончик отодвинулся от элегически настроенного пернатого и поджал ноги подальше от леопардихи.

– Ну как? – повторил он, повысив голос.