Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе

«Эти повести сравнивали с произведениями Жюля Верна; литературные обозреватели склонны были даже когда-то называть меня английским Жюлем Верном. На самом деле нет решительно никакого сходства между предсказаниями будущего у великого француза и этими фантазиями. В его произведениях речь почти всегда идет о вполне осуществимых изобретениях и открытиях, и в некоторых случаях он замечательно предвосхитил действительность. Его романы вызывали практический интерес: он верил, что описанное им будет создано. Он помогал своему читателю освоиться с будущим изобретением и понять, какие оно будет иметь последствия — забавные, волнующие или вредные. Многие из его предсказаний осуществились. Но мои повести, собранные здесь, не претендуют на достоверность; это фантазии совсем другого рода. Они принадлежат к тому же литературному роду, что и «Золотой осел» Апулея, «Правдивая история» Лукиана, «Петер Шлемиль» и «Франкенштейн». Сюда же относятся некоторые восхитительные выдумки Дэвида Гарнета, например «Леди, ставшая лисицей». Все это фантазии, их авторы не ставят себе целью говорить о том, что на деле может случиться: эти книги ровно настолько же убедительны, насколько убедителен хороший, захватывающий сон. Они завладевают нами благодаря художественной иллюзии, а не доказательной аргументации, и стоит закрыть книгу и основательно поразмыслить, как понимаешь, что все это никогда не случится».

Но вот что интересно: в период, когда писались эти романы, Уэллс говорил нечто совершенно противоположное: «Я ограничиваю себя исключительно тем, что считаю возможным. Я не хватаюсь за любую смелую идею, какая мне придет в голову, и не ищу сенсаций. Я рисую будущее таким, каким, насколько я могу судить, оно и будет. Я отлично сознаю слабость своего воображения и готов допустить, что, говоря о будущем, могу ошибаться, но утверждаю, что перемены, мною предсказанные, — ничто по сравнению с тем, что действительно произойдет в течение ближайших двух столетий».

А много лет спустя, в 1920 году, вспоминая о «Войне миров», Уэллс назвал достоинством этого романа то, что «от начала до конца в нем нет ничего невозможного».

Более того, в 1931 году, всего за три года до предисловия к «Семи знаменитым романам», в предисловии к новому изданию «Машины времени» Уэллс не как условное допущение, а совершенно всерьез обсуждал с научной точки зрения несколько положений своего первого романа. Да и в предисловии к «Семи знаменитым романам» он, словно забыв, что только что объявил эти произведения не более чем обыкновенными фантазиями, с удовольствием вспоминал об одном своем литературном открытии, сделанном в те годы: «Мне пришло в голову, что вместо того, чтобы, как принято, сводить читателя с дьяволом или волшебником, можно, если ты не лишен выдумки, двинуться по пути, пролагаемому наукой».

«Двинуться по пути, пролагаемому наукой». Роман, в котором «от начала до конца нет ничего невозможного». Разве это совпадает с только что сказанным о «захватывающем сне», рассеивающемся по трезвом размышлении?

А что если Уэллс и в самом деле был сказочником, который «шел по пути, пролагаемому наукой»?

Это — очень заманчивое предположение. Разве Уэллс не писал сказок? Что иное, например, «Волшебная лавка» или «Мистер Скелмерсдейл в стране фей»? Да вот в чем беда: в сказках Уэллс никак не шел по пути, проложенному наукой, а его научнофантастические романы — нисколько не сказки. Они и правда завладевают нами благодаря художественной иллюзии, но в этом не отличаются от любого хорошего литературного произведения.

Нет, Уэллс был все-таки научным фантастом. И притом — в гораздо более точном смысле слова, чем Жюль Верн. Французского писателя, разумеется с должными оговорками, можно назвать «техническим фантастом». Он не искал новых научных принципов, а говорил о техническом воплощении старых. Он был представителем той эпохи, когда ньютоновская механика и ряд других созданных в XVIII — начале XIX века отраслей знания дали свои наиболее ощутимые плоды. Уэллс, напротив, двигался в сторону новой науки.

Нельзя сказать, что у Жюля Верна порой не мелькала мысль о близящемся конце «старой науки». Становилось все яснее, что старые научные принципы уже почти исчерпали возможности своего технического воплощения. Жюль Верн писал о подводной лодке, когда подводная лодка уже существовала. Он только увеличил ее размеры и придал ей новое энергетическое оснащение. Он писал о воздушном шаре, тоже давно существовавшем, но заметно усовершенствовал его. Он даже предсказал самолетостроение, но и здесь ни в чем не отступил от понятий, науке давно известных и даже в какой-то мере обжитых техникой, ибо игрушечные геликоптеры (первые летающие аппараты тяжелее воздуха) существовали не первый год.