Via Dolorosa

— Не знаешь, не знаешь… В детстве я думала, что упавшие звезды теряются в траве. И однажды, взяв корзинку, пошла собирать их. Но, представь себе Эмиль, там не было ни одной звездочки! Все, что я нашла, это порванный ботинок. С тех пор меня мучает вопрос — куда же деваются утром звезды? Ты, случайно, не знаешь?

— Остаются на месте, только их не видно.

— Как-бы не так! Звезды — это ведь души умерших, по утрам они прячутся в покойников. И у тебя когда-нибудь будет своя звезда, и у меня. Жалко только, что я не увижу ее. Или увижу?

— Не увидишь.

— Ты всегда готов разочаровать…

Не пожелав мне спокойной ночи, она поворачивается ко мне спиной, свертывается калачиком и плотно прижимается к моему телу, как бы ища защиты. Лиза молчит, и мне кажется, что она уснула.

— Почему ты забрал меня из психушки? — неожиданно спрашивает она.

На этот вопрос я никогда не отвечаю.

Кто-то стер с неба облака, в окно заглянула круглолицая и рябая, побледневшая от холода луна. Кто-то разорвал занавеску, куски которой несутся наперегонки, сплетаются в огромные черные клубки, пытаясь стать единым целым, вернуться к старому состоянию, но им никак не удается справиться с вечными силами распада…

— Я увижу свою звезду, я это предчувствую, — сонно бормочет Лиза. Завтра же увижу…

Пытаюсь заснуть, но образ Дарка не дает мне покоя. Мысленно я переношусь к комнату, наполненную затхлым воздухом, с большим дубовым столом, за которым сидит Дарк и, прихлебывая красное вино, разглагольствует: все, что изобрел человек, появилось в результате той ненависти, которую он испытывает ко всему миру. Отпивая глоток за глотком, он продолжает: самую жестокую ненависть порождают постоянно накапливаемые нами знания. Знаю, знаю — потребность в знаниях неистребима, я даже скажу тебе — почему. Потому что они даются нам в качестве компенсации за ту несправедливость, которую проявляет к нам Вселенная. За невиданную несправедливость — запомни это! Человек пытается познать тайну вещей, чтобы возвыситься над ними и тем самым отомстить им. Эта грязная, мелочная злоба толкает его на то, чтобы разгадывать тайны материи, компенсируя этим, насколько возможно, свой комплекс неполноценности и сознание своей ничтожности. И что получается в результате? Что вся наука — это сложный условный рефлекс, реагирующий на единственный раздражитель, имя которому страх перед Вселенной! Она никогда не проявляла к нам великодушия, никогда не ценила разум, ибо разум ни за что на свете не желал признавать свое ничтожество и на свою потребу создал науку, чтобы изучать космос, расщеплять атом, изобретать думающие машины. Разве ты с этим не согласен?

Вот что такое разум — дрожащее от страха ничтожество, у которого есть один-единственный спасительный шанс: по крупицам собирать знания. А если он не станет заниматься этим, ему придется признать собственное ничтожество, и тогда он уже возненавидит себя самого.

Никогда раньше я не думал об этом, такие вещи меня не интересовали. Зачем все это скромному инженеру, занимающемуся медицинской аппаратурой и ремонтом энцефалографов в клинике (где я и встретил Лизу), высокое знание меня не привлекает, оно стоит выше меня, и тем не менее я понимаю, что Дарк прав.

Что есть наше познание, как ни костыли? А кому нужны костыли? Ясно кому…

Мои мысли прерывает женский смех — приглушенный, нервный, раздражающий. Какая-то женщина смеется в зале. Значит, Дарк обманул нас. Я сбрасываю с себя одеяло и, ощущая, как мое тело обдает холодом, осторожно приоткрываю дверь. Ноги словно прилипают к ледяному полу, меня бьет дрожь, но все же я делаю несколько шагов и выхожу на лестницу, чтобы заглянуть в зал. И, разумеется, сразу же вижу женщину. Она сидит с хозяином за круглым столом, оба пьют что-то из высоких бокалов — точеные силуэты четко выделяются в белесом свете на фоне тягостного мрака, царящего в помещении. Как следует рассмотреть ее я не могу, и все же мне кажется, что женщина красива какой-то особой, зловещей красотой.

— Ты все же решила ехать? — спрашивает ее Дарк.

— Нужно ехать, ведь нас ждут.

— Дорога тяжелая, — говорит Дарк. — Шел снег, наверняка на шоссе гололедица. Спуск крутой.

— Ты же знаешь — я вожу машину очень осторожно.

— Оставь по крайней мере ребенка.

— Бабушка так хотела видеть внука. Они не виделись целый год.

— Я прошу тебя, — с отчаянием в голосе бормочет Дарк.

— Через несколько дней мы вернемся, — успокаивает его женщина. — Не волнуйся, ведь никаких причин для беспокойства нет.

Дарк встает, отходит к окну и долго вглядывается в ночную тьму.

— Если бы и вправду через несколько дней, — говорит он то ли про себя, то ли обращаясь к луне или облакам, то ли заводя разговор с черной пустотой за окном.

— В том-то и дело, что не через несколько дней…

Ничего особенного, обыкновенный разговор между супругами, но я чувствую, как мне начинает сжимать горло исполинская лапа какого-то неведомого зверя.