ВИА «Орден Единорога»

С чего все началось? С библиотеки должно быть. Со Светланы Юрьевны, рыженькой, подслеповатой, в «скромной»юбке и «скромной»же блузке, такой же незаметной и пыльной как и дверь в библиотеку, в закутке третьего этажа. «Что? А, конечно. Сиди. Сиди, сколько хочешь». Вот на это она ее, тогда еще не Битьку и поймала. На возможность сидеть в протертом, хромоногом кресле, среди запыленных стеллажей. Где никто и не вздумает тебя найти и сделать больно. Сиди себе и мечтай. Ничего больше такого, особенного она ей, семилетней пацанке и не говорила, ну разве что печеньем с чаем угостила пару раз. По рассеянности. Вообще-то воспитанников не принято было прикармливать, потом хрен отвяжешься, а ведь и сами — персонал — нищета бюджетная. А Светлана Юрьевна, она забыла просто об этом пару раз. Да и не мудрено: у нее же нос все время в книжке, вместе с очками. А Битьке ничего больше и не нужно было. Нет, нужно, может, но и этого хватило: что они там только вдвоем. Вдвоем в целом мире. Она и взрослая женщина. Можно представить, что она и мама. А потом Битька заинтересовалась, что ж там внутри в этих книжках такого, чтобы так всегда внутри них нос держать. А еще здорово было летом, когда Светлана Юрьевна открывала запасной выход, сидеть на горячей от солнца, проржавевшей пожарной лестнице: под ногами, где-то далеко внизу, шумит трава, как волны, над головой — белые брюхи облаков, за спиной пыльная прохлада библиотечного нутра. Так и кажется что ты Где-то. Эта же Светлана Юрьевна один раз сказала: «Знаешь, мне иногда кажется, что если открыть здесь окно и лечь на воздух животом и раздвинуть створки руками, можно медленно полететь над землей. Только это будет другая земля», и снова ткнулась носом в книжку. Ни о каких формулярах там или «фондах»библиотекарша никогда не говорила. Битька рылась в книжных залежах где и как хотела. Она сама себе казалась следопытом или золотоискателем, а еще турецким султаном, по грудь в сокровищах. Не удивительно: интернатская библиотека как затерянный мир была забыта и детьми и руководством. Новинки метод.литературы в нее давно не поступали, поэтому учителя сюда почти не заходили. А «контингент»больше интересовался телевизором и теми «мультиками», что смотрят с пакетом на голове. У Светланы Юрьевны даже и прозвища-то не было.

…А у Майкла было только прозвище. Нет, можно, конечно, сказать, что Майкл — это имя. Но у взрослого человека имя должно быть вместе с отчеством — тогда оно — имя. А если только Майкл, то это скорее — прозвище.

Как бы то ни было, (имя? Прозвище?) а он тоже внес свой неизмеримый вклад в переполнение Битькиной жизни тем, чем у других интернатских в их сером существовании и не пахло. Майкл подарил Битьке рок-энд-ролл. Весь этот рокен-ролл.

Ну вот, если Битька начала вспоминать Майкла, значит дело действительно — швах. Потому что Майкла Битька в свое время поклялась не вспоминать до самой смерти.

Очень уж он обидел Битьку.

Умер.

Тьфу ты. Конечно, Битька на него не обижалась. Это она так придумала, что обиделась и потому больше о Майкле не вспоминает. Он ведь не виноват, что умер, Или обижалась? Потому что, все-таки, виноват?

Майкл был очередным приобретением директрисы, на подобие кудрявого, длинного как шпала еврея, руководителя духового оркестра (на красные пиджаки с белыми лацканами и медные тарелки для бренчания не мало было, наверное потрачено спонсорских) или хохла-баяниста с блестящей бронзовой лысиной, под чей аккомпанемент шестые классы, разбитые по голосам, выводили: «Спасибо вам, наставники». Директриса была неравнодушна отчего-то именно к музыке.

Да, еще около месяца просуществовали ансамбль домбристов и кружок художественной росписи разделочных досок. Кружок, кстати, в обычные рамки «прожектов»начальства совсем не вписывался. Во-первых, по принадлежности совсем к другому виду искусства, а, во-вторых, руководила им женщина: фигуристая, заносчивая веселушка. Она считала себя «просто гениальной»и работы своих подопечных «просто гениальными», но так как на этом основании требовала срочной прибавки из внебюджетных фондов, не сошлась с директрисой характерами и с шумом и треском праздничной петарды покинула негостеприимные интернатские стены.

Что касается хохла, еврея и домбриста — они спились. Просто мистика какая-то. Все женщины — учителя и воспитатели о них очень жалели.

А о Майкле не очень.

О Майкле даже и «контингент»не особенно жалел.

«Не наш»он был человек. Только Битькин и еще «приходящих»«домашних»«челов», «зазаборников».