ВИА «Орден Единорога»

— Вы бы заткнулись, а то не ровен час, я вас убью.

— Но убьешь ли ты голос своей совести? — скорчил укоризненно-ханжескую гримасу Амбр.

— Ваш голос — последний из тех, чьим будет говорить моя совесть, — у Рэна сильно кружилась голова, ему чрезвычайно хотелось прилечь, вот хотя бы даже на грудь к почившему вампиру. Впрочем, и при его состоянии уколы Амбра достигали своей цели.

— Да черт с ней, с твоей совестью. А к голосу моему тебе придется привыкнуть: я думаю много времени пройдет, прежде чем ты услышишь еще хоть чей-нибудь еще. Что же до бантиков, так они мне попросту надоели. Ты ведь и представить себе не можешь, сколько мне вещей надоело в свое время: женщины, игры, политика, турниры, друзья, благородство, поступки, путешествия, чародейство, даже война. Бантики в том числе. Мне скучно. Как, кстати, голова? Не кружится еще?

— Раздайте деньги бедным, повесьте себе на шею пять дочерей и отрубите себе ноги — скучать не придется. Кстати, кружится.

— Может, ко мне?

— Не стоит беспокоиться. Отлежусь и пойду, — надо отметить, говоря это, Рэн уже склонил голову на хладную грудь ближайшего трупа и прикрыл глаза. От трупа пахло костром, железом и кровью, еще мужскими благовониями, и не только благовониями.

— Куда, позволь спросить? — разговор явно доставлял удовольствие вольно рассевшемуся на ступенях барону.

— А хоть матросом на летучий корабль.

— Ты разобьешь сердце дедушке О' Ди Мэю! — в притворном ужасе замахал руками Амбр.

— Все, что можно было, я уже давно разбил. К тому же, в дедушкиных привычках хвататься в случае чего не за сердце, а за то, что под руку попадется, — сквозь плывущий перед полусомкнутыми веками туман Рэн видел, как невесть откуда появляются люди в черных доспехах и плащах. Судя по знакам отличия — это был отряд барона. Рэн еще подумал: «Странно, что имея под рукой столько солдат, Амбр собственноручно занялся вампирами».

— Представь себе, хотел произвести на тебя впечатление. Ну так я в последний раз тебя спрашиваю: ты предпочитаешь игру в друзей или игру во врагов? Клянусь, мне интересен любой вариант, а тебе лучше не принимать опрометчивых решений, — невнятно произнесло колыхающееся и пылающее золотым , красным и черным видение. В ответ Рэн последним усилием поднял клинок.

ГЛАВА 34

Сколько раз ни открывал Рэн сплавленные жаром глаза, столько перед ними покачивалось одно и то же видение: серый каменный шурф-коридор, чадящие факелы на стенах. Иногда такие же или более низкие и узкие коридоры ответвлялись в стороны. Часто возле них стояли воины в черном, такие же, как те, что шагали рядом с везущей оруженосца повозкой. Рук и ног он не чувствовал, правда, чуть погодя научился определять их месторасположение. Его тюремщики проявляли одновременно и заботливость и предусмотрительность: они связали его, но время от времени перемещали веревки, чтобы к концу пути пленник не лишился конечностей. Впрочем, и при том приятного было мало. Хотя камень вокруг производил на Рэна впечатление куда хуже: паренька тошнило от клаустрофобии, и он закрывал глаза почти отказавшись от мысли запомнить дорогу.

Очевидно, клаустрофобия ( или тот, кто за ней стоял) решила свести Рэна О' Ди Мэя в могилу, и не стала откладывать приведение приговора в действие. В девяносто пятый или сто одиннадцатый раз очнувшись от забытья, Рэн лишь огромным усилием воли и вековым опытом средневекового фатализма подавил желание тут же перегрызть себе вены на освобожденных от пут руках или разбить голову о камень, который теперь стал ближе к нему, чем когда-либо. «Ты слышишь, небо становится ближе с каждым днем,»— съиронизировала оставшаяся в состоянии сделать это часть сознания.

Иронизировала она голосом очень тихим, да и было ее очень немного, как немного было и жизненного пространства вокруг оруженосца. Каменный мешок, в котором имел несчастье горизонтально располагаться оруженосец, в длину был немногим больше его роста, в ширину немногим меньше раскинутых рук, а в высоту позволял ходить исключительно на четвереньках. Впрочем, Рэну хватило и размаха рук, чтобы понять, что идти в мешке особенно некуда. Ко всему прочему, как и полагается, темнота кромешная.

Однако внутри всякого инь находится зародыш ян, о чем, правда, шансонтильский оруженосец не догадывался, и вскоре во тьме отчаянья пареньку удалось нащупать пару светлых моментов. Во— первых, наглухо (увы) закрытый люк, наводивший-таки на мысль о том, что возможно когда-нибудь его, еще возможно не вполне мертвого, извлекут на свет божий (по крайней мере, это не гроб, уже легче), во-вторых, жалобно дзынкнувшая под рукой гитара.