Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.

Такое поведение героя Бунина разительно отличает его от толстовского Ивана Ильича, который своими капризами, подозрительностью, страхом перед смертью стал непереносимо тяжел для всех окружающих.

Не может не думать и действительно постоянно думает о смерти и герой бунинского рассказа. Но это не делает его черствее, не обрывает его связей с близкими людьми. Не раздражение и обиду, как это было с Иваном Ильичом, испытывает он, видя, как посетившие его дочь с внучкой и зятем хотят скрыть тяжелое впечатление, которое он производит на них, а чувство неловкости. Ему неудобно и стыдно, что он заставляет любящих его людей расстраиваться да еще и лгать.

Вся предыдущая, до болезни, жизнь Аверкия по времени была сравнительно долгая и трудная, и тем не менее, как отмечалось уже, он ничего не мог из нее вспомнить: не то что последовательную смену лет и событий, но даже и чем-то значительные, пусть разрозненные, факты своего житья-бытья. От жизни, как и от сна, который он увидел перед смертью, осталось лишь одно гнетуще тоскливое и тяжелое ощущение.

Болезнь нарушила и круто изменила весь сложившийся, привычный уклад жизни Аверкия: впервые он мог оставаться дома, лежать, вспоминать, размышлять о ближних своих и о себе, иными словами, впервые, да еще и в трагически критической для себя ситуации, он получил возможность побыть наедине с собой. Все это привело к тому, что для Аверкия время если и не остановило свой бег, то явно замедлило. Речь идет не только о том, что у героя появилось значительно больше свободного времени, но и о возросшей интенсивности его духовной жизни. Теперь дни и ночи тянутся для него много дольше: ни одно мгновение зарождающегося дня, наступающего вечера и приходящей ночи не минуют его наипристальнейшего внимания и оставляют глубокий след в его сердце. Он понимает, что каждый новый день может быть для него последним. Именно этим настроением окрашен взгляд Аверкия, и потому-то так пристально всматривается он во все мельчайшие детали, связанные со сменой дня и ночи, погоды, цвета и красок неба и поля; в этом проглядывает инстинктивное стремление его «умножить», удлинить оставшийся срок земного существования: «Слабое, мутное зарево долго было видно за воротами, за темными полями. Показался поздний полумесяц, — как отражение в затуманенном зеркале, — прошел низко и скрылся. Потемнело перед рассветом <…> Стало в раме ворот серебриться небо, стал заниматься для живых новый день» (Б, 4, 143).

Отношение крестьянина, человека из народа, к смерти — отношение простое и мудрое: пришло твое время, стал «худой травой» — изволь «из поля вон».

Процесс умирания человека, как мы видели, писатель показал с подлинно исследовательской аргументированностью и художественной обстоятельностью. Однако в данном случае это лишь один из аспектов изображения «беспощадно уходящего времени». Бунин показал также, что в эти последние, печальные, трагически тяжелые дни Аверкий жил на редкость напряженной духовной жизнью, пристально, как никогда прежде, вглядываясь в свое безвозвратно минувшее прошлое и в настоящее, у которого не было будущего. В рассказе изображена, таким образом, довольно сложная диалектика: герой его все больше приближается к истинно человеческому существованию по мере того, как прогрессирует его болезнь и все ближе, все реальнее становится для него смертный час. «Мы живем всем тем, чем живем, — писал Бунин, — лишь в той мере, в какой постигаем цену того, чем живем. Обычно эта цена очень мала: возвышается она лишь в минуты восторга — восторга счастия или несчастия, яркого сознания приобретения или потери; еще — в минуты поэтического преображения прошлого в памяти» (Б, 9, 366).

Воспоминания, которым предаются герои произведений Бунина и всех последующих периодов его деятельности, — один из приемов, можно сказать, излюбленный, к которому он прибегает, знакомя читателя с предысториями персонажей. Развернутые и обстоятельные предыстории, рассказанные от первого лица или данные в отступлениях, с портретной характеристикой и родословной героя, по типу тургеневских, встречаются лишь в нескольких самых ранних и мало самостоятельных рассказах Бунина («Мелкопоместные» (1891), «Учитель» (1896), «На даче» (1897)). Но уж и в эти годы, и особенно в дальнейшем, Бунин в этом плане неуклонно и последовательно будет стремиться к чеховскому лаконизму.

«Вам хорошо теперь писать рассказы, все к этому привыкли, – приводит Бунин слова Чехова, – а это я пробил дорогу к маленькому рассказу, меня еще как за это ругали… Требовали, чтобы я писал роман, иначе и писателем нельзя называться» (Б, 9, 208).