Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.

«Она чувствовала, что нервы ее, как струны, натягиваются всё туже и туже… на нее беспрестанно находили минуты сомнения, вперед ли едет вагон, или назад, или вовсе стоит. Аннушка ли подле нее или чужая? …Я сама или другая? …потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил глаза, и потом все закрылось стеной. Анна почувствовала, что она провалилась… Она поднялась и опомнилась; она поняла, что подъехали к станции. <…> И она отворила дверь. Метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили с ней о двери. И это ей показалось весело» (18,107, 108).

В названных произведениях метель, хотя и весьма важный, но сравнительно краткий эпизод в жизни героев. В метели, разыгравшейся в рассказе «Хозяин и работник», перед нами проходит, можно сказать, почти вся жизнь «хозяина» Василия Андреевича Брехунова и «работника» Никиты. Первая же встреча с ними происходит до начала метели, и оба они, хозяин и работник, предстают в своем обычном, повседневном виде. О Никите узнаем, что он «зарекся пить» после того, как «пропил с себя поддевку и кожанные сапоги», что ему пятьдесят лет, что он «нехозяин, как про него говорили, большую часть своей жизни проживший не дома, а в людях. Везде его ценили за его трудолюбие, ловкость и силу в работе, главное — за добрый, приятный характер; но нигде он не уживался, потому что раза два в год, а то и чаще, запивал, и тогда, кроме того, что пропивал все с себя, становился еще буен и придирчив. Василий Андреич тоже несколько раз прогонял его, но потом опять брал, дорожа его честностью, любовью к животным и, главное, дешевизной» (29,6).

Мы встречаемся с ними, когда Василий Андреич отправляется в поездку к соседнему помещику, чтобы, как он полагает, с большой выгодой для себя купить у него рощу. В помощь себе он берет Никиту, лучшее качество которого, как работника, состояло в том, что все распоряжения своего хозяина он исполнял «весело и охотно». Он знал, что хозяин не доплачивал ему, но, во-первых, он понимал, что податься ему больше некуда было, а, во-вторых, и это было важнее всего другого, таков он был по природе своей: всегда и со всеми приветлив, доброжелателен, неизменно исполнен любви ко всем и всему, что окружало. Даже к малознакомому человеку он обращается «душа милая», к чужому ребенку «голубок», к своему хозяину «отец родной».

Семейные отношения у него с женой Марфой давно разладились. Она «уже лет двадцать жила с бондарем, мужиком из чужой деревни, который стоял у них в доме». Не звала она Никиту жить домой еще и потому, что «хотя она и помыкала мужем как хотела, когда он был трезв, она боялась его, как огня, когда он напивался. Один раз, напившись пьян дома. Никита, вероятно чтобы выместить жене за свое трезвое смиренство, взломал ее сундук… и изрубил в мелкую окрошку все ее сарафаны и платья». И все же отнюдь не злые, а добрые чувства берут верх в его отношении к Марфе, его «смиренство», он помнит и о ней и о детях: «зажитое Никитой жалованье все отдавалось его жене, и Никита не противоречил этому» (29,6).

При знакомстве с Василием Андреичем бросается в глаза его самодовольство и равнодушие к ближним. Собираясь в дорогу он надел две шубы и валенки и с полным безразличием отнесся к тому, что его работник был одет в легкий кафтан и рваные сапоги. И беседует он с Никитой свысока, ему и в голову не приходит, что Никите неприятен разговор о сожителе его жены, бондаре. «Что ж, хозяйке-то… наказывал бондаря не поить? — заговорил… Василий Андреич… уверенный в том, что Никите должно быть лестно поговорить с таким значительным и умным человеком, как он» (29.9).

Так вот и жили они и, как это обычно бывает совсем не думали, что все может внезапно и кардинально измениться. А метель уже началась и ветер оказался «гораздо сильнее, чем они думали. Дороги уже почти не видно было. След полозьев тотчас же заметало, и дорогу можно было отличить только потому, что она была выше остального места. По всему полю кружило, и не видно было той черты, где сходится земля с небом» (29,9). С каждым часом метель усиливалась, с дороги сбились, стали кружить, дважды заехали в одну и ту же деревню, где их настойчиво уговаривали остаться переночевать, но Василий Андреич отказался, он боялся, что рощу могут купить раньше него.

И когда эти, поистине беспросветные и запредельно тягостные блуждания не оставляют никакой надежды. Никита предложил заночевать, здесь, в снегу на краю оврага. Причем, особую заботу в создавшихся обстоятельствах он проявляет не о себе и своем хозяине, а об их лошади.

«—А разве не выедем куда? — спросил Василий Андреич.

— Не выедем, только лошадь замучаем. Ведь он, сердечный, не в себе стал, — сказал Никита, указывая на покорно стоящую, на все готовую и тяжело носившую крутыми и мокрыми боками лошадь…

– А не замерзнем мы? — сказал Василий Андреич

– Что ж? И замерзнешь – не откажешься, – сказал Никита» (29, 19).