Вятская тетрадь

— Есть же порядок. Приди, заплати, дождись очереди. Тут же система разработана. Это же я ничего вам не говорю, но не какая-то погрузка-разгрузка.

Еще, гордясь перед нами своей оборотистостью, он хвалился, что дает до вывешивания объявления читать их каким-то ловким агентам по жилищным вопросам. И что, конечно, не даром.

И тут же поскуливал, что ему нелегко — щитов много, он один. И однажды клюнул на одно из объявлений, которое, устраняя конкурентов, не вывесил, а пошел по нему сам. Швейной фабрике требовались мужские фигуры сорок восьмого размера. Мишка стал «манекеном», как он гордо себя называл. У него оказался идеально сорок восьмой размер. По нему примеряли костюмы. Мишка и нас звал, но нам показалась дикой мысль, что надо надевать костюм только для того, чтоб в нем показаться комиссии, и вновь снять, и вновь надеть. Что-то уж очень тряпочно-барахольное. Мишка, естественно, стал резко одеваться лучше нас. В один день он приходил в одном костюме, в другой — и другом. Форсил в них на тех этажах, где не знали о чаепитии на нашем. Возвращался в комнату, облизывался и вновь и вновь хвастался очередной победой.

— Большое удовлетворение получил. Нет, правда, ребя.

Какая там была правда! Мы специально один раз заставили его показать студентку с биофака, которая, по его словам, валялась у него чуть ли не в ногах. Уши его заалели, он уперся.

— Пиши приговор, — велел мне Витька. — Лев, давай твою бляху, у тебя начищена.

Я выдрал листок из тетради по языкознанию, Мишка испугался, повел и показал невысокую черноволосую девчушку, которую Витька отвел в сторону и о чем-то спросил. Она, поглядев на Мишку, засмеялась. Махнула на него рукой и ушла.

— Ты как спросил? Вить, как ты спросил?

— Спросил, знает ли она вот этого Мишку. Эту морфему и фонему.

— И что?

— Вы же видели! Хохотала до слез.

— Она не знает, что такое морфема и фонема, — защищался Мишка.

— Пойдем, спрошу напрямую.

Но Мишка вновь уперся.

— Получил удовлетворение?

Манекенщику хорошо ухаживать при его свободе времени, одевании и достатке. Ведь он хоть и хвастался заработками, но на общий стол не тратился, а если тратился, то непременно картинно, то есть делал как-то так, что все именно знали, что вот это вино или эти пряники от его щедрот. То есть денежки у него водились, а ухаживать с денежками, известно, веселей. «Пойдем, — говорили мы в шутку своим однокурсницам, — на трамвае покатаю». Другой подскакивал: «Нет, пойдем со мной, я подороже покатаю, на метро».

Чего-то я зачастил о деньгах, но это из-за Мишки. Осталось сказать о двугривенном. Сказать о нашем с Витькой событии, происшедшем в

Каникулы любви.

Так мы их потом вспоминали. Первую сессию мы сдали, я уж и не помню как, но раз не отчислили, не лишили стипендии, значит, сдали. Все, кроме нас с Витькой, разъехались. Нам ехать было далеко, во-первых, во-вторых, решили поработать в две смены, чтоб, честно говоря, приодеться. Это хорошо в общежитии пофигурировать в отцовском кителе, а театр? А выставка? Хоть и сваливали агрессивные выездные билетерши нашему студкому билеты на такие постановки, где, кроме нас, были только солдаты и приезжие, все равно: и люстры светят, и девчонки приодеваются, и москвичи-парни, а их было много, приходят будто для контраста. Я уточняю — это не ущемляло нас, в то время престижность в одежде еще только начиналась, еще только-только ни с того, ни с сего героем, образцом для подражания становился спортсмен или артист, но одеться просто по-человечески после армии, после незажиточной юности хотелось. Вот и вся причина нашей мечты подзаработать и приодеться. Но после отмечания первой сессии остались мы с Витей на бобах. Как ни экономили, додержались до рубля. Завтра у кого-то маячили деньги, но это завтра. А сегодня решили не ужинать, пойти в кино. Сахар еще был, на кухне, на окне набрали сухих корок, размочили в сладкой воде и пошли. С рубля сдали двадцать копеек одной монетой. Каждому доставалось по гривеннику утром на дорогу. Хватило бы и меньше — в метро мы храбро проходили на один пятак.

Ну вот. Мы вышли из кино и потеряли эти двадцать копеек. Стали искать, и искали всерьез. Зрители рассеялись, а в конце шли две девушки, и мы — а куда денешься, где возьмешь глядя на ночь — стали просить у них пятнадцать копеек. Они думали, заигрываем, хотим познакомиться, но мы взмолились всерьез, допуская при этом тактическую ошибку: просили еще и адрес, чтоб деньги завтра же вернуть. Видимо, чтобы мы отстали, одна, повыше, с косой, сунула нам три рубля, и они пошли. Но вот тут-то мы и привязались. Они к остановке, мы за ними, они в пустой автобус, мы в него же.

— Нет, — говорили мы, — так мы не договаривались. Возьмите обратно, нам не надо. Мы бедны, но горды. А завтра умрет богатая тетка и оставит нам наследство. А пока мы живем и не тужим…

— …и не планируем, что на ужин.