Вятское кружево

Теперь они шли по сосновому бору, и смолистый, на ягодах, жар обдавал их и порождал жажду. Голова и кружилась, и яснела, и хотелось без отдыха идти по этому светлому бору, где поверху катится шум, осиянный солнцем. Бор этот возрос на песках, под которыми пряталась каменистая подстилка, а по ней точилась живая вода, оттого соснам жилось здесь вольготно, и иные из них вздымались на такую высоту, куда ни один самый отчаянный мальчишка из деревни Кукушки не пытался подняться. Про этот бор знал Петр Первый и велел отсюда, с Вятки, корабельные сосны брать на строительство российского флота, да так, чтобы не подорвать здоровье заповедного бора. И сейчас деревья на береженых холмах были могучими, как на подбор, и смело шли в небо в медовых натеках смолы. Редкие пчелы и шмели, принимая смолу за мед, садились на золотые наплывы и затихали, пока не убеждались, что это мед, да не тот.

От жары млели деревья и птицы и, задремывая, говорили во сне вполкрика, вполголоса. Под гул, сонный и тягучий, захотелось лечь среди самоварных шишек на теплую хвою и, слыша, как дышит земля, уснуть.

Муза стала отставать и, позевывая, жаловаться:

— Я пить хочу-уу!.. Нет, я действительно очень хочу пить…

— Неужели нельзя было взять хотя бы бутылку воды? — вопрошала Лидия Александровна и с упреком поглядывала на Сережу. — Или молока…

Он вывел мать и дочь на поляну, полого идущую к югу, рукой обвел ее и сказал великодушно:

— Отдаю все ягоды на корню!

Поляна была как поляна, в невысокой травинушке. А если чуть-чуть прищурить глаза, то она была красна от ягод, словно мальчик только что высыпал их из рукава. Если верить дедушке, лесные звери обходят эти береженые поляны стороной, птицы облетают их или кормятся с выбором, чтобы всем хватило досыта.

— Ой! — воскликнула Лидия Александровна. — Ой! Неужели может быть столько ягод? Муза, ты видишь?

А девочка уже собирала землянику, больше в рот, чем в туесок, и Лидия Александровна допытывалась:

— Значит, ты их все-таки видишь, доченька?

Муза ответила с полным ртом:

— Я их вижу по очертаниям.

— А по цвету? — спрашивала Лидия Александровна.

— Мама, не мешай!

— Разве я мешаю?..

— Мама, если тебя это о-оочень интересует, ты мешаешь.

Сережа первый набрал туесок с верхом, никому не сказал об этом, отошел на край поляны и на песке увидел глубокий след, точь-в-точь человеческий, если бы не когти. Медведь! Мальчик прошелся вдоль песчаной гривы по следу и определил: мишка грелся на солнышке, на сухом песке, услышал голоса людей и только что удалился в чащу. Большой мишка — вон лапищи-то какие! Сережа собрался показать след квартирантам. Пусть посмотрят, поволнуются, потом будет о чем поговорить. А если испугаются? Правда, нынешний медведь людей боится, да кто знает, чего у него на уме? Он зарока не давал человека не трогать. Нет уж, лучше промолчать да и самому уходить отсюда.

Между тем Лидия Александровна и Муза с верхом набрали туеса и нехотя — без былой радости — собирали ягоды в рот. А поляна по-прежнему была в красном сарафане.

— Домой пора, — напомнил Сережа. — Вон солнышко-то где.

— Когда это оно успело? — удивилась Лидия Александровна. — Мне кажется, оно совсем в другой стороне!

— И мне, — с шутливым испугом поддакнула Муза. — Сергей, вы отвечаете за солнце. Почему оно там оказалось?

— Оно на своем месте, — рассмеялся Сережа и повел спутниц другой дорогой.

Сомлевшие, с разгоряченными лицами, трое медленно пробирались по лесу, и Лидия Александровна говорила:

— Воздух какой, господи!.. Жить около такого леса и не побывать в нем… А это все он, все он…

Она остановилась, дождалась, когда Сережа поравняется с ней, и ладонью погладила его по голове. Это внезапное материнское прикосновение ошеломило мальчика, и он замер. А пальцы женщины все перебирали его волосы, и он слышал твердое, как камушек, обручальное кольцо на одном из них. Гладила ли так его мама? Наверное. Правда, он не помнил или не собирался помнить, когда. Что было, то прошло… Он хотел уклониться от ласк женщины, но разомлевший от жары, от великого счастья быть около людей, от того, что его ласкают и любят хоть ненадолго, от того, что впереди целая жизнь и в ней много светлыни, от всего этого Сережа дал гладить себя вволю и даже помогал ладони Лидии Александровны — с наслаждением ворочал головой.

Но когда женщина дотронулась до щеки, до шеи, где бились жилки, нерезко, чтобы не обидеть Лидию Александровну, Сережа снял ее руку с себя и объявил со спокойной радостью:

— Сейчас озеро будет.

Перехватил растерянный взгляд Музы, убежал вперед и крикнул издалека:

— Вон оно!

Деревья, хвойные и лиственные, встали плотнее, оплели небо; запахло смородиной, и стало слышно, как в лесных потемках пробирается ручей — то ли впадает в озеро, то ли выпадает из него.

Деревья расступились, и люди разом увидели озеро.

Оно лежало овальной чашей и было с краями налито темной влагой. Вокруг собрались сосны, ели и рябины. А вятский вереск, или можжевельник? Рослое, светло-зеленое дерево возносило кипарисовую крону свою в небо, синее по-южному, и Лидия Александровна так и сказала: