Вяземский

…Первые доносы на Вяземского поступили «наверх» еще в ноябре 1826 года. Тогда его вместе с Пушкиным назвали «меценатом молодого Погодина»: «Два человека в Москве, князь Петр Андреевич Вяземский и Александр Пушкин, покровительством своим могут причинить вред. Первый, которого не любили заговорщики за бесхарактерность, без всякого сомнения более во сто крат влиял противу правительства, образа правления и покойного государя, нежели самые отчаянные заговорщики. Он frondeur par esprit et caractere[49] — из ложного либерализма отказался даже от камер-юнкерства и всякой службы, проводит время в пьянстве и забавах в кругу юношества и утешается сатирами и эпиграммами. В комедии «Горе от ума» — зеркале Москвы, он описан под именем князя Григория». Но этот донос остался для Вяземского без последствий, если не считать распоряжения главноуправляющего Третьим отделением собственной Е. И.В. канцелярии А. X. Бенкендорфа «не терять из виду интимные связи» Вяземского и Пушкина.

Останавливаться на полпути было не в правилах Булгарина. Тем более и Полевой не стоял на месте и летом 1827 года начал добиваться разрешения на издание газеты «Компас» и журнала «Энциклопедические летописи отечественной и иностранной литературы»… Надо было спешить, и 19 августа 1827 года к Бенкендорфу поступил еще один донос на Полевого — а заодно и на Вяземского.

«В «Московском телеграфе» беспрестанно помещаются статьи, запрещенные с.-петербургскою ценсурою, и разборы иностранных книг, запрещенных в России, — читал Бенкендорф. — В нынешнем году помещались там письма А. Тургенева из Дрездена, где явно обнаружено сожаление о погибших друзьях и прошедших златых временах. Вообще дух сего журнала есть оппозиция… Г. Полевой, по своему рождению не имея места в кругу большого света, ищет протекции людей высшего состояния, занимающихся литературою, и, само собой разумеется, одинакового с ним образа мыслей. Главным его протектором и даже участником есть известный князь Петр Андреевич Вяземский, который, промотавшись, всеми средствами старается о приобретении денег.

Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пиесе Негодование, служившей катехизисом заговорщиков, которые чуждались его единственно по его бесхарактерности и непомерной склонности к игре и крепким напиткам. Сей-то Вяземский есть меценат Полевого и надоумил его издавать политическую газету… Вообще, московские ценсоры, не имея никакого сообщения с министерствами, в политических предметах поступают наобум и часто делают непозволительные промахи. По связям Вяземского, они почти безусловно ему повинуются… Г. Полевой, как сказано, состоит под покровительством князя Вяземского, который по родству с женою покойного историографа Карамзина находится в связях с товарищем министра просвещения Блудовым. Не взирая на то, что сам Карамзин знал истинную цену Вяземскому, Блудов из уважения к памяти Карамзина не откажет ни в чем Вяземскому».

Ну что ж, картина получалась действительно внушительная: Вяземский — неразоблаченный мятежник, к тому же социально опасная личность — бесхарактерная и имеющая склонность к крепким напиткам (крайне взрывоопасное сочетание)… Пользуясь тем, что московские цензоры «почти безусловно ему повинуются», он превратил «Московский телеграф» в свою вотчину, где свободно обсуждаются возмутительные предметы. Именно Вяземский протащил через московскую цензуру запрещенную в Петербурге поэму повешенного мятежника Рылеева «Войнаровский». Плюс еще готовящийся к изданию «Компас»… Словом, классический русский донос, мощный, красивый, убедительный… Его автором был управляющий Третьим отделением М.Я. фон Фок, а сведения поступили от Булгарина.

21 и 23 августа Бенкендорф получил от фон Фока еще два доноса. Там цитировалось «Негодование» Вяземского, приводилась подборка «крамольных» мест из «Телеграфа», перечислялись участники московской «либеральной шайки», а вывод звучал зловеще: «Если свыше не взято будет мер, то якобинство приобретет величайшую силу для действования на умы».

Бенкендорф ознакомил с доносами Николая I. Молодой император нахмурился — Вяземского он прекрасно помнил. Лично они знакомы не были, но и заочно князь раздражал Николая своей независимостью и высоким самомнением. Кроме того, он был литератор, а Николай относился к русской литературе с подозрением, потому что хорошо знал — от нее всегда можно ждать неприятностей. Он помнил, что в следственных делах заговорщиков присутствовали списки возмутительных стихотворений «Петербург» и «Негодование». И то, что Вяземский не был замешан в мятеже, свидетельствовало лишь о том, что он был умнее и осторожнее других. Ну а в том, что в Москве продолжала действовать «либеральная шайка», атаманом которой был князь-сочинитель — в этом сомневаться нисколько не приходилось…