Вяземский

Южные звезды! Черные очи!
Неба чужого огни!
Вас ли встречают взоры мои
На небе хладном бледной полночи?
   Юга созвездье! Сердца зенит!
   Сердце, любуяся вами,
   Южною негой, южными снами
   Бьется, томится, кипит.
Тайным восторгом сердце объято,
В вашем сгорая огне;
Звуков Петрарки, песней Торквато
Ищешь в немой глубине.
   Тщетны порывы! Глухи напевы!
   В сердце нет песней, увы!
   Южные очи северной девы,
   Нежных и страстных, как вы!

Но даже это стихотворение (на которое Пушкин ответил посвящением Олениной «Ее глаза» и в подражание которому юный Лермонтов написал свои «Черные очи») Александра Осиповна приняла вполне равнодушно — она не раз цитирует его в своих записках, упорно перевирая строки… Хотя и признавала, что Вяземский — «великий мастер английского флёрта… Мы отсюда произвели глагол флёртовать».

Положение соломенного холостяка никогда не было Вяземскому в тягость, но по жене и детям он все же сильно скучал. «Всем домом» в столице жить было дорого, и Вера Федоровна пока что находилась в Остафьеве. Трехтысячного жалованья не хватало даже на квартиру в Петербурге — ее годовая аренда обходилась в семь тысяч. В мае 1830 года князь потратил восемьсот рублей на покупку кареты, без которой не проживешь, — а новых летних панталон у него по-прежнему нет, и он в письме просит жену отобрать те, «которые могут быть представительны»… Когда же Вера Федоровна вместе с другой одеждой прислала ему и маскарадный костюм, Вяземский не преминул язвительно заметить, что это очень тонкий намек на его новую службу… Он собирался съездить в Москву, но этому помешал самый прозаический случай: 4 июня на мосту Каменного острова, по пути в Елагинский театр, опрокинулась коляска, в которой он ехал. Князь сильно ушиб ногу и долгое время появлялся в свете, опираясь на трость. Его навещали Дельвиг, Лев Пушкин, Василий Перовский, Полетика, Гнедич, Оленин, Дашков, Блудов, и даже старик Хвостов приезжал. Впрочем, и в этой ситуации Вяземский видит смешное — пишет Александре Россет о том, что почерк его теперь станет еще хуже, чем обычно, потому что он всегда выводил свои крючочки и загогулины левой ногой, а она теперь болит… Он в сотый раз принялся за дневник («журнал»), потому что в новеньких «Воспоминаниях» Мура о Байроне нашел отрывки Байронова дневника. «А меня черт так и дергает всегда во след за великими», — писал он.

14 июля, попросив у Канкрина отпуск, Вяземский поехал на купанья в Ревель, где помимо многочисленных светских визитов немножко занимался «Адольфом» (перевод был готов, но он перечитывал его и поправлял). Воды ему очень помогли. Ранним утром 4 августа вернулся в Петербург и сразу же попал в служебный оборот — Канкрин объявил, что князю предстоит командировка в Москву. Неделя ушла на выправку нужных бумаг из министерства.

Еще 20 июля в Петербург приехал Пушкин. Он рассказал, что гостил неделю в Остафьеве у Веры Федоровны, показал портрет невесты своей, Натали Гончаровой… Вяземский предложил другу венчаться в остафьевской церкви и свадьбу справить в Остафьеве, Пушкин обещал подумать… Оба, разумеется, жадно и жарко обсуждали последнюю новость — революцию во Франции (Вяземский узнал о ней еще в Ревеле, 31 июля). С волнением говорили о том, что народное возмущение 26 июля подготовили журналисты — сотрудники десяти крупнейших французских газет, обратившиеся к Франции с посланием: «Правительство сошло с законной почвы… Представители печати должны показать гражданам пример сопротивления». Король Карл X, приказавший распустить свежеизбранную Палату депутатов и изменивший избирательный закон, ничего не смог поделать с восставшим народом. Вперед выдвинулись любимые политические деятели Вяземского — Казимир Перье и Бенжамен Констан, к титулу короля прибавились слова «волей народа», была отменена цензура… Да, поэзия во Франции делает политику. Вяземский и Пушкин переглядывались… Тут же начали спорить (на бутылку шампанского) о министре внутренних дел Перонне — будет ли он предан казни за измену?.. Пушкин утверждал, что да, Вяземский — нет. (Выиграл Вяземский.) С Жуковским поспорили о том, кто займет пустующий трон. Жуковский стоял за десятилетнего Генриха V, Вяземский возражал: «Si un diner rechauffe ne valut jamais rien, une dynastie rechauffe vaut encore moins»[55]. Он уверенно предсказал, что королем станет герцог Луи-Филипп Орлеанский — так оно и произошло 9 августа. Лафайет вывел Луи-Филиппа на балкон парижской ратуши. Новый король обнял давнего товарища по оружию (в 1789 году герцог служил под руководством Лафайета в Национальной гвардии) и торжественно поднял трехцветный флаг…