Вяземский

Вяземский периода весны 1818 года как политик довольно типичен для той эпохи. Это русский молодой либерал, из знатного рода, в силу этого приближенный ко двору и дающий «уроки царям»; прямодушный, нелицеприятный, открыто возмущающийся тем, что ему не нравится; сторонник государства сильного, монархического, но просвещенного, обладающего на европейский лад атрибутами некоторой демократии. Он противник «варварства» — крепостного права, гуманный помещик, облегчающий участь своих крестьян, сторонник просвещения, ибо «где просвещенье — там добро». Он выступает за привилегированное положение дворянства, ибо это просвещенный класс, цвет нации. Он готов встать на защиту этого класса, если власть попытается ущемить его права на независимость и культурное развитие.

Так что в варшавские годы он прежде всего — либеральный политический деятель. Но он и поэт, и читатель, и друг своих друзей, и даже по-прежнему «весь рассеяние», только жизнь его стала много насыщеннее…

Он ныне оторван от России, от литературной жизни ее и в письмах расспрашивает друзей обо всем. Жуковский его огорчал (и не то чтобы огорчал, а раздражал) — ушел с головой в педагогические заботы, муштрует свою прусскую красавицу и не пишет поэмы, которую требовал от него Вяземский. В письмах к Дашкову князь позволил себе больно поддевать Жуковского за то, что нет в нем «конституционной крови» (все ему хотелось видеть в Жуковском земного человека, не понимал он, что прелесть его — как раз в «небесности»)… Жуковский терпел это долго, но в ноябре обиделся не на шутку и в письме учинил Вяземскому справедливую взбучку. (И одновременно, «лягая» Жуковского, в другом письме князь восхищается им: «Был ли такой язык до него? Нет! Зачинщиком ли он нового у нас поэтического языка? Как думаете вы, ваше высокопревосходительство, милостивый государь Иван Иванович (Дмитриев. — В. Б.), вы, у коего ум прохолодил душу, а душа, не совсем остывшая, ему назло согревает ум, вы, который вообще правильный и образцовый стихотворец, а иногда порывами и поэт? Как думаешь ты о том, пуншевая стклянка… Аполлоном разжалованный Мерзляков? Что вы ни думали бы, а Жуковский вас переживет».) Батюшков путешествовал по Крыму. Михаил Орлов радовался тому, что Вяземский занялся политикой: «У тебя родилось, судя по письму твоему, священное пламя, которое давно согревало мое сердце и освещало мой рассудок. Тебе предстоит честь и слава». Добрейший Александр Тургенев ворчал в письме на князя по поводу его карточных трат и… выбивал для него все новые и новые кредиты (Вяземский Тургеневу: «Твои письма, как лучи на Мемнонову статую: есть письмо, — и я умен, любезен часа на два… писем нет — и я камень»). Карамзин тоже умолял не транжирить деньги… Вяземский спрашивал у Николая Тургенева, как идут дела с арзамасским журналом. Но затея давно уже заглохла — возиться с журналом было некогда и некому.

Большим событием в жизни России стал выход в начале февраля 1818 года восьми томов «Истории государства Российского». Изданная огромным для тех лет тиражом в три тысячи экземпляров, книга разошлась мгновенно. В Петербурге восемь томов продавались за 55 рублей, в Москве — уже за 75, в Киеве — за 85… «История нашего любезного историографа у всех на руках и на устах: у просвещенных и профанов, у словесников и словесных, а у автора уже нет ни одного экземпляра», — сообщал Вяземскому Дмитриев. В письме в Петербург Вяземский с восхищением называет восемь томов «эпохою в истории гражданской, философической и литературной нашего народа» и добавляет: «Карамзин — наш Кутузов Двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в Двенадцатом году». И как странно находить на свежеразрезанных, еще пахнущих краской страницах имена собственных предков — Рюрик, Владимир Мономах, Ростислав Смоленский… У них тоже были подвиги… и какие… Что ж, с усмешкой думал Вяземский, может, Уставная грамота тоже станет его подвигом. И его имя, имя творца первой русской конституции, прочтут в учебниках дети трудновообразимого XXI века…

Александр Пушкин обращается к Жуковскому, говорит стихами о Батюшкове:

Смотри, как пламенный поэт,
Вниманьем сладким упоенный,
На свиток гения склоненный,
Читает повесть древних лет!
Он духом там — в дыму столетий…

«В дыму столетий] Это выражение — город: я все отдал бы за него, движимое и недвижимое, — восторгается Вяземский. — Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших». Гениальная проза Карамзина рождает гениальные стихи Пушкина…