Вид на небо

Внутри немного остается у дошедших до жизни такой, и нет

цепких корней,

цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три

трефовые карты биты лилейной

однако, за нами ход.

Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,

собой плененной,

оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход —

я и моя охота.

Взяв первую, попросим прощения и помощи,

то и другое скоро понадобится нам – займемся портняжным делом.

Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой

зашьем рот ящерице. Мера странна,

чтобы не молвить большего – не молвим, смотрим жизнь на излом

Потом, ящерицы разговорчивы, уйдет и ищи-свищи

кому рассказала узнанное для тебя, и с какой

стороны ожидать беды – или сколько там бед подряд

ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.

Попросим ее пойти и увидеть за нас,

скажем, что сделали больно ей не по своей охоте,

но чтобы она поспешила вернуться к сестре

и не говорила с чужими. Про себя же подумаем: вольная

природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том и находим

объяснение правилу; если одна из них вовлечена

(как бывает, когда душа наша делает поворот навстречу

времени, и время идет в лицо,

взгляд ее – бог и царь)

– второй вступаться не след. Владения взгляда

сродни владениям камня, где только ритм дыхания наводит на вдох

и замедляясь, сходит на нет на выдохе.

За гранью дыхания – (вот и видим, что корм не в коня:

волк смотрит в лес, и плох

смотрящий не так – собака. Я о том, что скучна череда

вспышек жизни, застрявших меж двух глотков воздуха,

теперь сгустившегося, дабы выстоять ночь.)

– за гранью дыхания камень и взгляд – одно.

А в такие верши ловятся не одни золотые рыбки

мы не выбираем улов, и мы открываем кувшины,

запечатанные Сулейманом

любой из наших путей – русло реки, иссякающей в сердце песков

и не прежде, чем обогнем все ее излучины,

вольны мы выбрать другой; на любом из них споткнется не только робкий

а звук обронить на пространствах взгляда —

кричать лунатику на стене саманной,

снизу кричать на кровлю – себе – смех

собой пробужденного уходит концами в смерть.

Ломая печати – они, в общем, ставились не для того

хотя поручиться нельзя – мы рискуем увидеть невыносимое

тогда речь покажется спасительной: «не может быть»,

одинаково нелепое на человечьем и ящеричьем языке, отведет глаза

на мир, покинутый было: долина, трава, осиные

гнезда – и чертово семя, не жалующее вымолившего

отсрочку у смерти, не зная, смерть ли она. Продолжим взгляд, дабы

вернуться, как воин возвращается в свой удел:

со щитом или на щите.

Посланная как взгляд, прибегни к памяти

как к ней прибегает взгляд, составляющий мир

из знакомых примет мира.

Но будучи ящерицей, обратись к долгой памяти, следившей взлет

сокола с перчатки ловчего, бег добычи его, добычу в когтях, миртовую

ветку в клюве – и несравненное умение падать

камнем, добытое жизнью, где ангелам не заповедано о нас, а умирать

легче, исполнив волю складываемого крыла. Вернись ко мне,

прибегнув к памяти камня.

…пришедшая из скитаний за урочищем взгляда говорит с сестрой

как с душой говорит взгляд, посланный ею —

играем в жмурки, тебе водить – тогда равновесны

память, ставшая почти верой: открыть глаза, и будет все то же – земля,

холмы, время суток – и страх, ставший почти что памятью:

если открыть глаза, тени надышатся светом, войдут в плоть и кровь

что же – оттуда следить как ящерка двойнику у цветка

выбалтывает наши сны?

Реальность мира вокруг лежит на правой ящерке.

Сошьем ей веки.

Попросим прощения и помощи, попросим ее

передать нам рассказ сестры, как если бы были и мы родные

а разве не так: что я без вас, что вы без меня, что мы

без чертова семени – семью семижды посланная вдовой на костры

что жизнь наша, не игравшая последней из блесток майи,

истощившая в этом времени мед и яд

времени… Я и моя охота – мы отводим день за холмы.

Паста даст направление, корень – ясность,

сердце коби – ящерицы.

Выслушав вопрос и выбрав дорогу богу известно как —

по кивку смерти за левым плечом, властью ли чертова семени

(всякая власть водит своими путями

и к услугам идущего) – или же как иначе,

ящерица уходит. Последнюю возможность изменить

не игру уже, но игре, проследим в направлении ее побега:

направление нашей удачи – легкий исход; путами,

тяжестью, смертью обернется обратное. Отойти

позволено, но это отказ от пути.

Ящерицы, моя охота

наводят на след и следуют им до границ мира

и за мираж,

возвращаясь с обратной его стороны, где явь, и уход

понимаем как должно —

как вероломство.

Сами они уходят разве на херувимские брашна,

грешно

прежде времени поднести им сок лотоса,

он растет на всех тропах

и сам предлагает себя.

Если левая ящерка заплутает на теневой стороне, и ни запах