Вид на рай

От моей уверенности не осталось тотчас и следа. Само собой разумеется, меня звали Эллинг, я не собирался скрывать этого. И не собирался ни в коем случае вводить в заблуждение Эриксена из социальной конторы. Меня зовут Эллинг. Верно. Но был ли я тот Эллинг, с которым хотел говорить Эриксен из социальной конторы? Я сомневался. А что будет, если я скажу «да»? Предположим, тот Эллинг, которого ищет Эриксен из социальной конторы, оказался замешанным в нехорошее дело? К примеру, из-за неправильного телефонного звонка? Что если обвинения, совершенно правильные и законные, будут теперь направлены против меня? Разумеется, можно сказать, что неразрешимых проблем не существует на белом свете. Нужно иметь только хорошую голову на плечах и время в помощь. Но с другой стороны: почему я должен подвергать себя риску? Я достаточно хорошо знаю окружающий мир и смею утверждать, что в ходе истории случались, и довольно часто, беспримерные события далеко не лучшего порядка, которые связывали с определенными людьми. Они оказывались как в ловушке. Жертвы! Человек, чисто случайно и в высшей степени несправедливо замешанный в грязное дело, должен был доказывать свою невиновность. Ух, какая жуткая мысль! А теперь вот скажем, тот или иной бездельник, который случайно называется так же, как и я, настолько сам во всем виновен, что ему, к примеру, отказывают в социальной помощи. Правда, пока мне лично это не грозит. Но как все обернется, если я на вопрос Эриксена просто ответил бы «да»? Для меня такое «да» звучало бы как возможное (для Эриксена) признание.

Я положил трубку. Я получил свое, а Эриксен получил тоже свое. Мысль — идти вместе и решать проблемы сообща — была никоим образом не чужда мне. Она была, по правде сказать, частью политической программы, которую я одобряю и которую воспринимаю как свою собственную. Я питаю глубокое уважение к коллективу. С другой стороны, коллектив состоит из индивидуумов, а каждый индивидуум имеет право на личную жизнь. Я сожалел, что не могу помочь Эриксену сегодня в его деле, но клянусь — в другой связи и по другому поводу всегда готов был ему услужить. Если Эриксену нужно починить веранду в квартире на будущий год и он собирает помощников, тогда пусть рассчитывает и на меня. Я с удовольствием стану членом рабочей бригады по ремонту его квартиры. Буду стоять, держать во рту гвозди, перебрасываться с другими словечками, типа «двухмиллиметровый», «четырехмиллиметровый», «шуруп», и криво усмехаться на шутливые замечания Эриксена и ребят. Потом мы, усталые и довольные, сбросим пиджаки и выпьем крепкий-прекрепкий черный кофе и съедим яблочные пироги со сливками, приготовленные женой Эриксена. Она, очевидно, была скромная женщина, мы ее почти не видели. И не потому что Эриксен из социальной конторы или кто из ребят был против нее. Нет, мы были не такого десятка. Жена Эриксена была с понятием, не хотела мешать нам, мужчинам, в нашем мужском обществе. Мы не ругались, нет. Но позволяли себе иногда некий фривольный тон в обращении. Жена Эриксена почувствовала его и не хотела нарушать нашего единства. Потому и держалась в тени, в стороне. Чисто интуитивно.

Я снова пошел под душ. Снова был весь мокрый и склизкий до тошноты. Две пижамы в стирку в течение нескольких часов. Ничего себе! Обычно мне хватало одной пижамы на неделю. Для ночи я достал желтую, как желток, которую я получил в подарок от мамы к своему двадцатидевятилетию. Немного рассердился. Именно ее я планировал оставить для особого случая. Иногда ведь приходили в голову мысли, что встречу женщину… Господи, что я такое говорю? Но ситуация сейчас тоже не рядовая. Я моюсь особо тщательно. Спереди и сзади, внизу и вверху. Снова перед глазами картина изнасилованных женщин.

Когда я закончил мыться и оделся в чистое белье (нижнее и верхнее), меня охватило беспокойство. Оно словно бы витало в воздухе. Я это чувствовал. Хорошо ли я помылся? Прошелся по всему телу мочалкой? Мылом тоже? Ничего не забыл?

Я снова разделся. Снова встал под теплый душ. Воспользовался маминой щеткой. Тер себя, пока весь не порозовел, как поросенок. Открыл кран с горячей водой до границ терпимости. Сверх границ терпимости, я закричал. Потом холодная вода. Ледяная, я снова вскрикнул. Потом щетка и новый кусок мыла. Случайно выбрал хорошее, я сразу заметил. Пена превосходная и запах… Ух, какой запах! Теплая вода. Горячая вода. Холодная. Горячая. Холодная. Я выпрыгнул из ванны и растерся жестким, чистым на сто процентов полотенцем.

Достаточно ли? Действительно чист, как стеклышко?

Я снова влез в ванну. Открыл горячую воду.

Нет, хорошо. Я чистый, в меру. Чист, чище не бывает. Вон из ванны. Новое полотенце из шкафа.

Чище не бывает? Я понюхал под левой рукой. Пахло потом? Душок некий? Трудно сказать. Для полной уверенности насчет своей чистоты принял дополнительно душ.

Теперь я чувствовал себя, словно тряпка выжатая. Бестелесное существо. Разбитое вдребезги. Желе в коленях и пудинг в спине. Я поторопился на кухню, чтобы позавтракать, пусть даже несколько поздно.