Вид на счастье

А вот Витёк… Витёк, сука, взялся закладывать за воротник по самой днищенской причине — потому что не было больше сил! И так-то жизнь говно, а тут еще и Лерка с ее хахалем, дай ему бог сексуального здоровья!

— Ты меня никогда не любил! — трагическим голосом упрекнула она, закрыв за своим ебарем дверь.

— А ты меня? — ответил вопросом на вопрос Витёк и пошел на кухню.

После рейса, который он, словно что-то почуяв, проделал в сжатые сроки, практически нигде не задерживаясь, остро хотелось спать и жрать, но было ясно, что тут, в этой квартире, разом переставшей быть домом, рядом с этой женщиной, оказавшейся совсем, окончательно и бесповоротно чужой, Витёк ничего такого — обычного, каждодневного, простого — делать не сможет. Если только сесть на привычную табуретку у стены, потому что от усталости и нервов трясутся ноги.

— А за что тебя любить-то? — надрывалась Лерка. — За что?! Когда ты последний раз ко мне хоть какой-то интерес проявлял?! А?! Если у тебя член не стоит, то я еще молодая здоровая баба и хоронить себя…

— Не ори, ребенка разбудишь!

Лерка действительно заткнулась, села по другую сторону кухонного стола, помолчала и заговорила уже совсем другим тоном:

— Он у бабушки. Не совсем же я… шалава, чтобы при Марке другого мужика… И… И прости, что так вышло.

— Может, и к лучшему…

— Может, и так…

Пустота… Тишина… И только мертвые… Блин!

— Вите надо выйти, — с кривой усмешкой сообщил теперь уже бывшей жене Витёк и свалил.

Городская ночь была слишком светлой, чтобы видеть всю красоту звездного неба, которое всегда манило Витька, околдовывало, будто бы даже гипнотизировало. Он и свою работу, помимо романтики дальней дороги, в конце концов полюбил именно из-за того, что, ночуя на трассе — где-нибудь у заправки или мотельчика для дальнобоев, но главное, в глуши, — мог ночью выйти из своей фуры, с которой сроднился, будто улитка со своим домиком, задрать башку к небу и смотреть, смотреть, смотреть…

Все-таки странная штука жизнь. Или это сами люди делают ее странной? Вот, к примеру, Витёк. Он мог бы жить спокойно и даже счастливо, если бы в силу каких-то обстоятельств с самого начала не стал казаться даже самым близким людям не таким. Тем, про кого постоянно думали или говорили: не оправдал, не дотянул, не выдался.

«Мальчики не должны плакать», но маленький Витёк был натурой чувствительной — ревел от обиды, плакал из-за прочитанной книжки, пускал слезу над брошенным щенком. И в итоге отец его за это истово презирал и вытравливал из сына это «девчачье» всеми силами — ремнем и секцией бокса. И Витёк ведь рвался, изо всех сил рвался доказать, что он правильный, лучший! И даже чего-то добился — тренер хвалил его за быстроту реакции и филигранную точность ударов, которые подняли его на уровень кандидата в мастера спорта. Вот только удары эти все равно были по мнению отца «мушиными». Да и как могло быть иначе, если Витёк, добравшись в росте до отметки «метр с кепкой», так на ней и застрял? Неполные метр семьдесят ростом и шестьдесят с малым килограммов живого веса. Разве это по-мужски?

Так что юношеские успехи в боксе ничего и никому доказать не смогли, и тогда повзрослевший Витёк выбрал самую что ни на есть мужскую профессию — отцовскую. Отучился на шофера, сел за руль фуры, стал уходить в рейсы. И все равно каждый раз почему-то получалось так, что «не дотягивал, не соответствовал, не оправдывал».

— Вот смотри Толик какой умничка! Уже женился, того гляди детками обзаведется! А ты? — говорила мать.

Вместо «Толик» периодически подставлялись другие имена и обозначались другие «достижения», но это было вторичным. Главное заключалось в другом: «умничкой» каждый раз оказывался не Витёк. Впрочем, в чем-то мать была права — с противоположным полом у него вечно как-то не ладилось. И даже не потому, что Витёк был коротышкой. Дело было в другом. Парни вокруг влюблялись, буквально летали на крыльях своих чувств, иногда, конечно, после падали на землю, но только чтобы вновь расправить крылья. Ну, или просто трахались так, что дымилось. А Витёк и не влюбился ни разу за всю жизнь по-настоящему, и к сексу особой тяги не имел. Так… гимнастика.

Грело, что и Марк пока один и каких-то ярких чувств ни к кому не проявляет. И какой же был удар, когда и он вдруг привел в компанию свою Польку и сразу рубанул: люблю, женюсь… Как же Витёк в тот вечер нажрался! До зеленых соплей и «Вите надо выйти…»

Наколку эту себе на руке он сделал тоже по пьяни. Потом вынашивал планы свести, но в итоге оставил. Потому что, ну… соответствовала. И потому, что «Вите нада выти» было первым, что маленький Витёк сказал в своей жизни. Мать тогда офигела, не поняла, даже испугалась из-за этого старорежимно-мрачного «выти», но потом выяснилось, что сына просто укачало в автобусе. Итогом непонимания стало облеванное платье и недовольство отца, который в произошедшем опять увидел какие-то сыновьи «недоработки»: у всех — как у людей, первые слова «папа» или «мама», а этот…