Вид с балкона

На щеку и на лоб Игорю наложили два шва, переносье все залепили пластырем. С месяц Игоря мучили в стоматологической клинике, исправляя челюсть и зубы. Орест Иванович уже готов был к тому, что сын его останется уродом. Когда он вспоминал, какие зубы у Игоря были раньше, его трясло, как в лихорадке. В нем наконец проснулся настоящий отец, со всеми угрызениями совести, с настоящими страхами и болью.

Но Игорь уродом не остался. Правда, от перенесенных страданий он поседел, и не ровной сединой, а прядями. После выхода из клиники он обрил голову, но и это не помогло. Верхние зубы еще долго были перехвачены у него металлическими пластинками и крючками. В результате операции на челюсти изменился и голос. Но это все было дело временное, а главное — не пострадали ни череп, ни зрение.

— Теперь мы с тобой одного возраста, — с трудом улыбаясь, сказал Игорь отцу, намекая на седину и вставные зубы.

Орест Иванович не разрыдался, как мог бы другой отец на его месте. Но мужества ему для этого потребовалось много.

О разбитой машине они не сказали друг другу ни слова, как будто ее никогда и не было. Через неделю после аварии Орест Иванович, совершенно не постояв за ценой, продал «Москвич» с искалеченным радиатором первому попавшемуся покупателю, лишь бы только Игорь не вздумал снова сесть за руль. Когда Игоря выписали из клиники, отец мог бы отвезти его домой на такси, но они с молчаливого обоюдного согласия пошли к остановке троллейбуса.

Орест Иванович взял отпуск и стал своему сыну нянькой: варил, прокручивал через мясорубку, протирал через сито, чтобы Игорю легче было глотать, пока во рту у него было полно металла. Бегал за самыми дефицитными продуктами, чтобы отбить у него вкус этого металла, помогал умываться и одеваться, потому что у Игоря долго болело плечо. Сопровождал на рентген и перевязки, а главное — всячески старался развлечь, чем-то повеселить, помочь забыть о болях, о пережитых страданиях.

— Хорошо, что мы с тобой холостые, — бодрясь, сказал Игорь. — А то бы сейчас кто-то рядом ныл…

— Вот уж не знаю, хорошо ли, — вырвалось у Ореста Ивановича.

4

В институт Игорь не вернулся. Из-за катастрофы, которая произошла с ним на Каширском шоссе, экзаменов он за четвертый курс не сдал. И хотя ему была предоставлена возможность сдать их осенью, он так и не смог заставить себя отвлечься от физической боли и переживаний, связанных с потерей совсем новенького «Москвича». Да и Орест Иванович не нашел в себе силы, чтобы достаточно активно понукать сына. При других обстоятельствах, брось парень институт, завтра же его забрали бы в солдаты, но Игорю теперь это не угрожало.

— Трудиться надо идти, — с мрачной усмешкой сказал он отцу. — В интеллигенты я теперь с такой мордой не гожусь.

С осени Игорь пошел работать на завод имени Ленинского комсомола, собирать те самые маленькие, красивые машины, к которым Орест Иванович теперь не испытывал ничего, кроме неприязни. Чтобы утешить его, Игорь обещал, что с будущего года вернется в автодорожный, на заочное. Но в это как-то плохо верилось: и тут, на заводе, едва Игорь огляделся, его впрягли в какую-то секцию, выбрали в цеховое комсомольское бюро, и дома его Орест Иванович теперь почти не видел. Мысль, что сын его останется слесарем, пусть и самой высокой квалификации, была ему просто ножом по сердцу. Он уже и запамятовал, с чего начинал сам: скоблил формы на хлебозаводе в давно забытом им Плавске, потом, до армии, три года счетоводом спину гнул, не успевал на локти заплаты нашивать.

Некоторые приятные минуты Орест Иванович все-таки испытал, когда в канун Нового года Игорь принес и показал ему значок «Ударник коммунистического труда».

— Смотри, какой герой!.. Ну что же, садись, выпьем с тобой по этому случаю.

И они обмыли значок.

— Вот и большой мужик ты у меня стал!..

— Ага, большой!..

Они выпили еще по рюмке, потом Орест Иванович пошел на свой диван, а Игорь включил телевизор.

— Чего там? — спросил отец, более склонный подремать. Играл большой симфонический оркестр. Управлял им пожилой красавец дирижер со страстным, увлеченным лицом. Игорь слушал молча, потом позвал отца.

— Пойди погляди. Орест Иванович поднялся.

— Это кто такой?

— Кароян.

Оба внимательно глядели. Этот человек, чьи руки и лицо занимали сейчас весь экран, был старше Ореста Ивановича и, наверное, годился Игорю в дедушки. Иногда виден был зал, лица слушателей, чаще всего молодые, женские. И Оресту Ивановичу пришла в голову мысль, что этого таинственного, раньше им не виденного Карояна могла бы полюбить самая молодая и красивая женщина. А он сам в свои пятьдесят пять лет сидит тут, ничем не согретый, так ничего сколько-нибудь яркого и не переживший.

Когда оркестр замолчал, зал разразился аплодисментами. Орест Иванович опять подумал о том, что аплодируют, наверное, не музыке, какой-то сложной и незнакомой, а глазам пожилого дирижера, его лицу, страстным рукам.

— Понравилось тебе? — спросил Игорь.

— Понравилось.

— А ты включать не хотел!..

— Почем я знал? Теперь будем включать.

— Обязательно будем!