Когда я впервые встретился с Уиллом, он уже давно перемахнул тот возраст, в котором большинство народу отправляется в отставку – но ничего старого в нем тем не менее не было. Ни в том, как он двигался (легко, целеустремленно), ни в том, как мыслил, улыбался или общался с людьми. И о том, что Уилл в профессии с самого начала – можно сказать, с первого дня творения – ты вспоминал, только обсуждая с ним какую-нибудь новую идею, способную навек изменить пути и методы мира комиксов.
– Мы это уже пробовали, в 1942-м… – говорил он и тут же объяснял, сработало оно тогда или нет, и почему с тех пор вышло из употребления.
Рабочую жизнь Уилла Айснера можно представить в виде пьесы в трех актах. В первом, хроникой которому послужил полуавтобиографический зашифрованный роман Уилла «Мечтатель», он был человеком, который верил в комиксы как средство коммуникации, а еще писал и рисовал превосходный продукт, и в особенности «Спирита» – возможно, самое изумительное и последовательно амбициозное творение среди себе подобных; а еще человеком, который создал бизнес-модель, позволившую ему сохранить права на свою работу и своих персонажей. Во втором акте Уилл Айснер бросил комиксы, когда будущее этого жанра выглядело особенно мрачно и газетное приложение про Спирита пошло на спад, а комиксы для взрослых выглядели чем-то малореальным. Со всем своим знанием отрасли Уилл ушел делать журнал «Пи Эс» для американской армии, в основном с образовательными комиксами для взрослых, которые рисовал первые двадцать лет жизни этого издания. Третий акт, в который уместилась полноценная карьера, начался в том возрасте, когда большинство нормальных людей уже планирует пенсию, с рассказов, составивших в итоге «Контракт с Богом». Айснер проделал поистине впечатляющую работу – длиной более чем в шестьдесят лет, дальновидную и последовательную.
Уилл Айснер был очень милый, приветливый, дружелюбный, контактный, радушный человек с отчетливой сталью внутри. Он отличался практичностью, понимаем хрупкости и слабости человеческой натуры и невероятной щедростью духа. На протяжении этой, третьей своей карьеры Айснер зарекомендовал себя настоящим американским сказочником – как Рэй Брэдбери, как О’Генри – бесстыдным популистом, создающим истории для простого народа… только вот этого самого народа, чтобы их читать, у него не было. Пока что не было.
Было бы чересчур просто и нечестно рассматривать рассказы в этой книге как эдакие валентинки Большому Городу, Нью-Йорку. И все же это они – но валентинки особые: цепочки неисполенных желаний, невстреченных любовей, судеб, избегнутых и неизбежных, и людей – ущербных, раненых, исполненных надежды на своем пути к могиле или напрочь лишенных ее, обретших или не обретших друг друга.
«Большой город» – серия виньеток, крошечных пьес, то немых, то нет. Некоторые из них – истории, другие – просто мгновенья. Айснер рисовал картинки для этой книги, параллельно преподавая в Школе изобразительных искусств Нью-Йорка, и в том, как рассказаны эти истории, и в особенности самые короткие из них, отчетливо виден учительский глаз. Айснеровское мастерство немого рассказчика несравненно. Диалог – когда он им пользуется – выписан широкой кистью, это шарж речи, где нет ни единого лишнего слова. Он поразительно слышит ритм и музыку того, как говорят ньюйоркцы. Перечитывая их, я случайно вспомнил, что полвека назад ассистентом Айснера был Джулс Файффер.
– Отправляйся на работу, Чарли, – говорит в «Мусоре» жена персонажа, которая только что выбросила его кепку, а вместе с ней все его надежды, и мечты, и саму юность.
– Я себя для этого слишком скверно чувствую, – отвечает ей Чарли. – Я устал, у меня ноги ноют… может, мне не стоит таскать так много образцов. Сумка становится все тяжелее день ото дня.
И он тащит свою тяжеленную сумку дальше, мимо мусорщиков, увозящих его прошлое…
Всю свою жизнь Айснер наблюдал за людьми. Истории и фрагменты в «Записной книжке городского народа» – это все, как и предполагает название, наблюдения. Страницы блокнота и выросшие из них рассказы, то оставшиеся простыми скетчами, то развившимися в полноценные истории о Времени и Пространстве – в городе, где ни то, ни другое не является тем, чем мы привыкли их считать.