Вид с дешевых мест (сборник)

Кинг так и брызжет оптимизмом:

– Заранее никогда не скажешь, что останется, а что уйдет. Ты знаешь, что Курт Воннегут говорил то же самое о Джоне Макдональде? «Когда люди через две тысячи лет захотят узнать о двадцатом веке, они будут обращаться к Макдональду». Но я в этом не уверен – по-моему, его уже почти забыли. Впрочем, когда я сюда приезжаю, я всегда беру какой-нибудь роман Макдональда и пытаюсь перечитать.

Как только наша беседа со Стивеном Кингом перестает клеиться, на помощь тут же спешит кто-нибудь из писателей. И до меня вдруг доходит, что все это – писатели популярные (в прошлом или в настоящем): их читали и читают миллионы, причем с удовольствием.

– Знаешь, что по-настоящему странно? На прошлой неделе я открывал книжную ярмарку в Саванне… Со мной все чаще и чаще случается: я выхожу на сцену – а все эти люди встают и аплодируют стоя. Знаешь, как-то жутковато: то ли я уже стал живым классиком, то ли их так восхищает, что я еще не помер.

Я рассказываю ему, как я впервые увидел, чтобы в Америке человеку на сцене аплодировали стоя. Дело было в Миннеаполисе, а овации удостоилась Джули Эндрюс во время пробного турне с мюзиклом «Виктор/Виктория». Мюзикл был так себе, но Джули приветствовали стоя: просто за то, что она – Джули Эндрюс.

– Но все-таки для нас это опасно. Мне хочется, чтобы люди любили мои книги, а не меня.

«А как насчет всех этих литературных премий?» – спрашиваю я.

– Пускай вручают, если уж им так нравится. Правда, все призы отправляются в сарай, но людям незачем об этом знать.

Тут приходит Табби Кинг – позвать нас к ужину. И сообщает мимоходом, что африканскую шпороносную черепаху (то самое чудовище, которое я видел во дворе дома-коробки) только что застали за попытками изнасиловать огромный лежачий валун.

Это интервью было впервые опубликовано (в отредактированном виде) в британской газете «Санди Таймс» 8 апреля 2012 года.

Джофф Ноткин: человек-метеорит

Некоторые люди меняются. Те, кого вы знали в школе детьми, становятся инвестиционными банкирами или специалистами по банкротству (и притом неудачниками). Они толстеют, лысеют, и в какой-то момент возникает чувство, что этот взрослый человек попросту сожрал того ребенка, которым он был когда-то, – понемногу, по кусочку съел самого себя, пока от того толковенького и жизнерадостного мечтателя, которого вы знали в детстве, совсем ничего не осталось.

Бывают плохие дни, когда я начинаю бояться, что это происходит и со мной.

Но потом я смотрю на Джоффа Ноткина и выдыхаю.

Правда, в одном из ракурсов он теперь на одно лицо со своим отцом, Сэмом Ноткином, который и в мои юные годы был настолько крут, что мы с ним запросто обсуждали американскую фантастику 40-х. Но во всех остальных ракурсах я вижу, что Джофф есть Джофф, и он совершенно не изменился.

В 1976-м Джеффри Ноткин был порывистым, блестящим, одержимым и ужасно забавным подростком. Его легко было рассердить, но еще легче он забывал о том, что только что на кого-то сердился. В школе нас обоих держали за белых ворон: Джоффа – потому, что он был американцем только наполовину, меня – потому, что я жил книгами. Сошлись мы с ним на музыке и комиксах. Я сводил Джоффа на концерт Лу Рида в «Нью-Викторию», и мы решили создать свою гаражную панк-группу. Прямо у него в гараже, ага. Джофф барабанил потрясно – со всей страстью.

На скучных уроках – то есть почти на всех – мы сидели с ним на задней парте и рисовали комиксы. Мы с Джоффом были из тех маленьких умников, которые плюют на школу и учатся сами, потому что так веселее (нам обоим нравились художественные студии, а мне – еще и школьная библиотека). Нас забавляло, что учителя нас не любят, и, по существу, мы оба так и остались без высшего образования.