Вид с Лубянки

— Здесь свои сложности. В 1983 году, когда я был заместителем начальника КГБ по Ленинграду, в городе произошла небольшая забастовка на одном из заводов. По тем временам чрезвычайное происшествие, о котором нужно было немедленно информировать руководство комитета в Москве. Я подготовил текст телеграммы. Неожиданно позвонил Романов: "Что вы там отправили в комитет?" Я зачитал ему текст. Он: "Немедленно изымите телеграмму у шифровальщиков. Теперь возьмите карандаш, я продиктую вам текст телеграммы". Я подчинился, хотя романовский текст, прямо скажем, мало соответствовал положению вещей. Вообще должен сказать, что, как правило, секретари обкомов, как, впрочем, и наши послы за границей, стараются, чтобы их информация совпадала с информацией КГБ. Иначе в центре логично возникают вопросы: что там происходит, почему не могут найти общий язык?

— Такое ощущение, что созданная система ни в коей мере не гарантирует объективности поступающей информации…

— Вы правы, ложь заложена в самой системе, поэтому я и настаиваю, что информационная служба должна быть компактной и абсолютно независимой от политических трений и давлений. Ее дело — докладывать факты, исходя не из того, нравятся они высшему руководству или нет. Ведь в конце концов от этого зависит принятие государственных решения.

Сейчас некоторые вещи просто смешно вспоминать.

Из нашей информации о реакции общественности на XXVI съезд партии мой почти 70-летний ленинградский начальник выкинул фразу о том, что народ все одобряет, но беспокоится: не слишком ли старовато руководство…

— Любопытно, какими были ваши впечатления, когда после двадцати лет в разведке вы попали на внутреннюю работу?

— …Это оказалось даже полезным. Многое становится предельно ясно. КГБ, скажем, не имеет права держать компрометирующие материалы на определенный уровень номенклатурных работников. Для местных комитетов это уровень обкома партии. Например, когда Зайков стал первым секретарем Ленинградского обкома, было дано указание начальника КГБ Ленинграда немедленно изъять все материалы, которые касались Зайкова и были в делах, чтобы его имя нигде не упоминалось.

Я прекрасно знал, что в Америке, например, нужна санкция прокурора и суда для подслушивания телефонов. Там просто взять и поставить кого-то "на кнопку" — подсудное дело. У нас, как оказалось, это проще простого. Я как первый зам. начальника ленинградского КГБ мог санкционировать подслушивание кого угодно, кроме, опять же, определенного уровня номенклатуры. Это не значит, что номенклатуру обкома нельзя слушать, если есть такая необходимость. Но тут уже сама партийная власть решает, кого слушать.

— Я часто думаю, в чем причина некоторой идеализации Андропова, сыгравшей столь мрачную роль в борьбе с диссидентами?

— Андропов — неоднозначная фигура. Действительно, с его приходом в комитет борьба с диссидентством шла по нарастающей. Система политического сыска пережила в его бытность председателем период расцвета. Андропов был мастером аппаратной школы. Он умело лавировал между потребностями общества и капризами или прихотями Брежнева и Суслова. Вспоминаю одно совещание в августе 1979 года. Собрались руководители разведки и военной разведки. Обсуждались события в Иране и Афганистане… Прекрасно помню, что на тезис о возможном военном вторжении с целью оказания помощи Афганистану Крючков, возглавлявший тогда разведку, сказал: "Андропов против нашего военного участия". Шеф военной разведки Ивашутин настаивал на таковом. Как известно, Андропов впоследствии стал одним из соучастников принятия решения о вторжении. Он не мог отказать Брежневу и своему другу Устинову. В то же время Андропов, например, был противником политических убийств. Он всегда предлагал искать другие способы.

— Наше мнение о разведке носит естественный налет романтизма благодаря книгам, кинофильмам… Трудно, однако, представить, что брежневский период прошел безболезненно для этой сферы деятельности КГБ.

— Брежневский период пагубно сказался и на разведке. Здесь, как везде, шло вытеснение профессионалов партаппаратчиками, расцвело протежирование, появились "позвоночные". Плоды этого мы пожинаем и сейчас. За последние 10–11 лет изменило Родине в форме бегства за границу или же перевербовки внутри страны в несколько раз больше людей, чем за всю историю советской разведки с 1920 года. В то же время в ЦРУ, например, изменников, которые работали на СССР, можно пересчитать по пальцам одной руки. Что происходит? Думаю, в какой-то степени это результат разочарования, отражение процесса переоценки ценностей. И второе — слабый человеческий материал, который попадал в разведку по родственным критериям, по звонкам… Я вам приведу пример. Эта история во многом стала причиной моего перевода в Ленинград.