Вид с метромоста (сборник)

Не наша. С исторического факультета. Очень умная. Два языка свободно. Начитанная, как черт. Такие имена знает, про которые мы даже и не слышали. Тойнби, например. Бродель и Марк Блок. А также Данилевский и Хаусхофер. И не просто так, для впечатления, а может объяснить, кто и что писал. При этом честно говорит, что их она не читала в подлиннике, а знает из иностранных обзоров. А также из рефератов ИНИОН, „для служебного пользования“. Потому что у нее там работает сестра.

И не просто начитанная, а еще и сама интересно рассуждает.

В общем, не девочка, а чудо интеллекта.

Но только его. В смысле, интеллекта. В остальном по нулям. Как поется в старинном романсе, „не красота ее сгубила“. Ой, не красота! Носик острый, глазки маленькие, ушки красные и торчат сквозь жидкие кудряшки. Остальное – еще хуже.

Однажды после танцев мы оказались вдвоем на аллейке. „Пошли пройдемся?“ – „Пошли“. Идем, гуляем. Разговариваем про умное.

Пришли в беседку. Она села на деревянный парапет, я рядом стою. Она про Броделя рассказывает. Про „долгое время“. Жутко интересно. Про то, что есть какие-то как бы матрицы – скажем, посевные площади или хлебные рынки, – которые складываются как бы независимо от государства. Карл там Великий, Луи какой-нибудь или Наполеон любой номер, а процесс идет сам по себе. Потрясающе. То есть как минимум две истории – история власти и история, так сказать, реального мира.

Но чувствую – пора целоваться.

Целуемся. Я хочу, чтоб она дальше рассказывала, а ей, вижу, очень целоваться нравится. Ладно, целуемся дальше. Я, как положено, залезаю ей под свитер.

Она стонет:

– Не надо…

Но я же не могу сказать: „Не надо так не надо“. Я бормочу:

– Ну что ты, ну что ты…

Вдруг она шепчет:

– Тебе нужно только мое тело…

Господи!

Я про себя думаю: „Ой! Миленькая моя! Всё как раз наоборот! Мне от тебя нужен твой острый ум! Твоя эрудиция! Твои интересные разговоры! То есть мне нужна твоя прекрасная душа! А не то, что ты по странному недоразумению называешь телом“.

Но, конечно, я ничего такого не сказал».

– А что ты сказал? – спросил я.

– Я сказал: «ммммм… милая… ууууу…» – сказал он.

– И что потом?

– Утром на выходе из столовой она увидела меня, остановилась и стала ждать. А у меня как раз шнурок развязался. Я сел на низкую изгородь и стал перешнуровывать ботинок. Я долго так сидел. А она долго так стояла. Потом она повернулась и пошла садиться в грузовик. Нас на грузовиках возили в поле. А я пошел к другому грузовику.

– А совсем потом? – спросил я.

– Потом к ним приехал профессор из Франции. Она вышла за него замуж.

– Я так и думал, – сказал я.

– Я тоже, – сказал он.

Три собачки и Юрий Трифонов

сон на 23 марта 2012 года

Приснилось, что я иду по дорожке парка.

Мокрая зима, обледенелый грязноватый снег на обочинах, горами взваленный на скамейки, косыми шапками торчащий на старых гипсовых урнах.

Навстречу идет старушка, у нее три собачки на поводках. Очень маленькие, как йоркширские терьеры. Но какие-то беспородные. Крошечные дворняжки.

Меня обгоняет какая-то женщина. Собачки начинают на нее тявкать. Она вскрикивает, отмахивается от них. У нее из сумки выпадает деревянная лопатка. Специальная лопатка для тефлоновой сковородки. Новенькая, с красным ценником, который прилеплен к ручке.

Собачки тут же вцепляются в эту лопатку и начинают ее грызть. И в несколько секунд изгрызают ее всю. Как гусеницы зеленый лист в научно-популярном фильме про насекомых. Вжик-вжик-вжик – и от лопатки остается только красный ценник. Одна собачка пробует ценник и выплевывает его.

Женщина сдержанно укоряет старушку:

– Почему ваши собаки без намордников?

Старушка начинает смеяться:

– Намордники? На этих волкодавов? – у нее сильный молодой смех.

Они продолжают ругаться.

Я их обгоняю.

Слышу шаги рядом справа. Поворачиваюсь. Женщина в коротком кожаном пальто. Это известный критик Наталья Иванова.

– Вот, Наташа, – говорю я ей. – Как ты была права. Какой великий писатель Трифонов. Вот я его недавно перечитал. Ты знаешь, он велик не только вопросами бытия, личности, истории, всеми этими глубокими пластами и все такое. Да, да, всё это есть. Но мне Трифонов дорог бесконечными крупинками реальной жизни. Вот, например, как эти собачки. Чисто трифоновская деталь. Мне кажется, я это у него читал. Точно, читал!

– Где это ты это читал? – слышу голос слева.

Поворачиваюсь. Высокая крупная женщина в длинной каракулевой шубе. Это дочь Трифонова, Оля.

– Читал, – говорю я. – Читал, читал!

– Где? Нет у Трифонова никаких собачек!

– Везде! Есть собачки! В каждой повести есть! Пойдем, я тебе покажу.

– И в «Доме на набережной»? – возмущена Оля. – И в «Другой жизни»?

– Конечно, – говорю я. – Наташа, – оборачиваюсь я к Ивановой, – что молчишь, ты же лучший специалист по Трифонову! Есть ведь у него собачки?