Видение невидения

В непосредственности и анонимности вины нет ни ясного разделения на внутреннее и внешнее, духовное и душевно-телесное во мне, ни конкретного единства в моей разделенности. Грех разделил, откровение греха открыло разделение. Слово, ставшее плотью, соединило. Оно Само и было конкретным, фактическим соединением и дает мне, и есть единство моего сокровенного сердца человека. Но без откровения греха и Слово не стало бы плотью.

В прозрении вины я сам стою перед самим собою и я сам страшен себе самому. И уже не я недоумеваю, не я страшусь: страх стоит передо мною. Страшное недоумение, mysterium tremendum передо мною. Оно стоит не только передо мною. Оно стояло и перед учениками Христа, перед апостолами: «Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе» (Мк. 10, 32). «И сказал им: что вы так боязливы? как у вас нет веры? И убоялись страхом великим» (Мк. 4, 40 — 41). «Но они не поняли слова сего, и оно было закрыто от них, так что они не постигали его; а спросить Его о сем слове боялись» (Лк. 9, 45). «И ужас объял всех...» (Лк. 5, 26). «И просил Его весь народ Гадаринской окрестности удалиться от них, потому что они объяты были великим страхом» (Лк. 8, 37). Они ужасались, потому что видели Бога телесным зрением. Но ведь телесным зрением они видели только Иисуса, Сына Марии и, как думали, Иосифа. Бога они видели в Нем умным зрением. Для этого Он и явился в унижении, чтобы Его видели умным зрением — верой. Поэтому Он и сказал апостолу Петру: блажен ты, Симон, сын Ионин, что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой небесный. И апостолу Фоме: блаженны не видевшие и уверовавшие.

Если же верующий — в ситуации одновременности с Христом, то и у нас остается этот страх, страх перед mysterium tremendum вочеловечения Бога. Ведь тайна вочеловечения именно в унижении, и из Евангелий о Возвышенном мы почти ничего не знаем, кроме Его воскресения. И как при жизни Его многие соблазнялись о Нем, так и мы сейчас соблазняемся. И сейчас Он говорит нам: блажен, кто не соблазнится о Мне.

В послании к Евреям уже через несколько десятилетий после Христа сказано: «Страшно впасть в руки Бога живого» (Евр. 10, 31). А псалмист за несколько столетий до Христа говорит: «как страшны дела Твои! Придите и созерцайте дела Бога, страшного в делах Своих над сынами человеческими» (<Ср.> 65, 3, 5).

Мне кажется, кто не почувствовал страшное в себе самом и вне себя как абсолютное страшное, а не только субъективно, кто не увидел Бога как «страшного в делах Своих над сынами человеческими», кто ни разу не «впал в руки Бога живого», кто не почувствовал Его гнева, тот еще не понял всей глубины греха, бесконечности любви в Его гневе, еще не знает Божественное mysterium tremendum. Псалмист говорит: «страх Божий начало познания». Сам Бог говорит: Мой страх (Иер., Иез.). Не я страшусь: страх стоит передо мною. Не я недоумеваю — недоумение стоит передо мною. Не я не вижу — невидение стоит передо мною, я вижу его. Не я смотрю, а на меня смотрит страшный, пустой, невидящий, чужой взгляд. Но я вижу его. Тогда не вижу ли в своем невидении и видение видения своего невидения? Не стоит ли передо мною не только мое невидение, но и мое видение?

_______

Когда я увидел в зеркале пустой, невидящий, чужой взгляд, мне стало страшно. Я еще не знал, что вижу его в зеркале, что это мой взгляд. Я видел пустое невидение, само невидение, чужое: не мне чужое, а абсолютно чужое, абсолютную отчужденность, опустошенность. Я видел это уже не телесным зрением, а умным зрением. Когда же понял, что это мой взгляд, я узнал в нем себя; и все же отчужденность оставалась: я сам стоял перед самим собою, и я сам был чужой себе. Значит, было два акта и два состояния: внезапное видение или, правильнее сказать, увидение пустого, невидящего, чужого взгляда и такое же внезапное мгновенное понимание — узнание чужого взгляда как моего взгляда. Тогда я и увидел невидение, не просто невидение, а именно мое невидение; тогда мне и явилось видение моего невидения.

Два акта и два состояния.

Первый акт: увидение чужого взгляда, чужого невидения. Первое состояние: страх пустоты и отчужденности взгляда.

Второй акт: узнание в чужом взгляде своего взгляда, то есть самого себя.

Второе состояние: видение своего невидения, своей отчужденности и опустошенности, страх перед самим собою; вернее, передо мною стоял страх и в страхе я сам перед самим собою.

Уже в первом состоянии был страх: мне стало страшно, когда я увидел невидящий взгляд. Но ведь страха могло и не быть. Почему мне стало страшно? Потому что я увидел не только телесным зрением, но умным зрением, причем страшное было вне меня — ведь вначале я не узнал себя. При этом и внезапное увидение и страх были непосредственными, до рефлексии. Может, я увидел умным зрением анонимную и слепую вину без вины, вину за грех, в котором я не виноват, и все же это мой грех, увидел сам грех, безличный и абсолютный? Грех опустошает, может потому и взгляд был невидящим, опустошенным, сама опустошенность?