Виденное наяву

Я проснулся ни свет ни заря. Окно над моей раскладушкой не затворяли на ночь. Чудный сиреневый дух, прохладный, как вода в ручье, обдавал меня из-за задернутой занавески. Я отодвинул ее. Освещенная косым солнцем, между двумя порядками домов в нашем проулке, лежала пыльная дорога. Такой мягонькой пыли я нигде больше не видел за всю мою жизнь. Когда босой ступней погружаешься в нее, она, как облако, обволакивает пальцы и пятку – серое облако, теплое сверху, холодное снизу. И у тебя тут же возникает радостное ощущение: наконец свершилось, все! – ты на даче! Отныне ты босиком на все лето, и ноги в пыли тоже на все лето!.. Я выбежал в палисадник. Под липами еще таилась ночная прохлада. То там, то здесь на посыпанной песком дорожке вздымались кучки входов в обиталище дождевых червей. Все в порядке, и черви на месте. Новым было то, что перед забором, снаружи, оказалась огромная трехгранная призма – штабель, сложенный из досок-тридцаток метра в три высотой. Длинные доски лежали неплотно, на брусочках – вся конструкция была сквозной, продувной. «А как там внутри?» – подумал я и, сказано – сделано, полез вверх, вставляя пальцы в промежутки между досками. Чем выше я поднимался, тем становилось страшнее – ничто меня не поддерживало, резкий ветер прижимал майку к телу, надувал трусики, как воздушный шарик. Больше всего мне хотелось откинуться назад, но инстинкт самосохранения прямо колотил в мозг: разобьюсь на тысячу кусков…

Наконец моя голова возвысилась над самой верхней доской. Вершины деревьев оказались на уровне моих глаз, птицы летали со мной наравне, до блеклого утреннего неба, казалось, рукой подать! Оставался самый трудный номер – перекинуть одну ногу и усесться на верхнюю доску. Раз, и все! Но вот сделать этот «раз» было невозможно. Почему? Почему-то!.. Было страшно. Я чувствовал, что порывы ветра сносят меня с доски, что пальцы от напряжения немеют, становятся нечувствительными, что какая-то опилка засорила глаз и слезы, остывая на ветру, щекочут, стекая, мою щеку…

– Ты где? – раздался невеселый дедов голос.

Ой, только бы не попасться ему на глаза! Я точно знал, что сулит мне эта невеселость. Ужас охватил меня!.. Где искать спасения?.. И вдруг меня словно что-то подбросило вверх, и, сам того не заметив, я оказался верхом на доске… Истинная правда – я не понял, как это случилось… И вот, много-много лет спустя, я шел по Дмитровскому шоссе в глазную клинику. То ли задумался, то ли отвлекся, но, так или иначе, не обратил внимания, как переключился светофор, и застывшая орава огромных грузовиков с прицепами сорвалась с места. Скрипя и воняя, чуть ли не царапая бока друг другу, рывком набрав большую скорость, они устремились вперед… И я увидел, нет, скорее почувствовал эту мчащуюся на меня грохочущую смерть. Окажись я между машинами, меня бы стерло в порошок. Но перебежать на ту сторону я тоже не мог: все эти чудовища неслись куда быстрее меня. «Господи, – мелькнуло у меня в голове, – Господи…» Что было потом, я не проследил сознанием своим, но явственно помню, что ощутил толчок, словно меня подхватило мягкое, широкое, во всю спину крыло и выкинуло на островок для пешеходов между светофорами. И в тот же миг меня шибанул в затылок удар смертельного ветра от пронесшегося мимо грузовика, он сбил бы меня, если бы не… Я тогда не понял, что именно произошло, как до конца не понимаю и теперь, когда уже почти вся жизнь прожита…

В 60-е годы я сочинял либретто «Мистерия апостола Павла», и мы консультировались с покойным отцом Александром Менем, с которым я хорошо познакомился в те дни.

– Скажите, Александр Владимирович, – спросил я его, рассказав примерно то, что сейчас написал. – Что же случилось со мной?

– Это был ваш духовный опыт, – серьезно ответил он и улыбнулся.

Я поначалу решил, что отец Александр шутит, ведь ему, умному, современному человеку, было весьма свойственно чувство юмора, но потом вспомнил ту давнюю Барвиху, когда я вдруг непонятно как оказался на дощатой тверди между небом и землей, и это понимание вошло в мир моих представлений о жизни как некая данность. Я и поныне твердо считаю его своим приобретенным богатством. И мне известно, что я не один, кого отец Александр, вроде бы походя, одаривал таким знанием.