Виденное наяву

– Что же это такое, – начал дед умеренным тоном. – Я с неподобающей резвостью бегаю по деревне в поисках этого подлеца… – Тут он сделал паузу, видно, решая, предать ли меня анафеме или помиловать. Видимо, решил предать, потому что продолжал голосом, набиравшим наигнуснейшую силу: – Да-да, именно подлеца, публично занимающегося чем-то необъяснимым… Да-да, именно публично, белым днем…

Я только горько вздыхал, стараясь изобразить на своем лице самое покаянное выражение. Но тут моя золотая, воистину золотая подружка яростно, словно рассвирепевшая бульдожка, кинулась на мою защиту.

– Что вы такое говорите? – подняла она на деда свои желтые, бесстрашные глаза. – Как вы можете, в присутствии незнакомой девочки, говорить разные грубости? Чем он виноват, что занозил ногу ужасными занозами? И вместо того чтобы пожалеть его, вы, как клоун на манеже, грозите ему палкой и готовы растоптать бедного мальчика. Нет, вы ему не родной дед. Вы ему Бог знает кто… Вы ему чужой злодей, извините меня, вот вы кто… Лежи спокойно, – это уже относилось ко мне. – Я дотащу… – И она снова склонилась к моей коленке, защекотав ее локонами, и прикоснулась к коже своими теплыми губами… И мне уже ничего не было страшно! Уж если она, девчонка, на него так, то я уж могу о-го-го как!

Дед сник, вернее сказать, он, видимо, испытал жгучий стыд. Он просто смешался, мой грозный дед, повернулся к нам спиной и, ни слова не говоря, пошел по дороге к станции, будто ничего и не произошло. Тут, ошалело вертя головой во все стороны, выскочил из-за забора наш ирландский сеттер Кадо и, догнав деда, стал победительно виться возле него. И ситуация сразу приняла привычные неагрессивные очертания: дед с Кадошкой идут на станцию за газетами, а может быть, встречать мою маму. Кругом чирикают птички, мир и благодать…

Но тут свет померк в моих глазах. Взлетели вверх локоны девочки – она дернула головой, и в ее стиснутых зубах, окруженных кровавыми губами, на свет появилась злополучная заноза… А может быть… мне следовало бы благословлять ее появление?

Потом все случилось, как теперь говорят, одномоментно. Вдруг она заторопилась, оправила складочки своего платьица, отряхнула пыль с коленок, чесанула пятерней растрепавшиеся волосы и вскочила в седло.

– Ауф видер зеен! – крикнула она мне. – Прощай, Фунтик! – И не успел я обидеться на такое безнадежное «прощай», как она весело добавила: – До встречи!..

И умчалась, подняв клубы знаменитой барвихинской пыли.

Тут можно было бы и закончить этот рассказ. Хотя, может быть, стоит добавить, что мы еще много раз виделись в это лето, купались в Москве-реке, а потом встречались и зимой. Она пригласила меня в цирк, и я видел вольтижировку. Но это отдельная история… А однажды я был у них на елке на Рождество, и тогда… Но это тоже отдельная история… Окончить нужно было бы, пожалуй, вот чем: через день-другой к моему деду заявился не кто иной, как сам знаменитый папа Труцци. Он был одет торжественно, да, впрочем, он всегда одевался торжественно. О чем они говорили, я не знаю, но догадаться нетрудно, потому что они позвали меня, и дед сказал:

– Вильямс Иванович хочет увидеть, как ты, болван, пролезаешь сквозь крокетную дужку. Видишь, какая о тебе идет тут молва.

– Да, молодой человек, пожалуйста, – добавил Труцци, – мне это весьма интересно.

Я чуть не сошел с ума. Ведь с прошлого лета я не подходил к крокетным дужкам…

Я вогнал эту самую дужку в землю чуть-чуть, чтобы она только не падала, стал на коленки – ой, как заболело то место, где была заноза, – потом улегся на живот, протянул вперед руки, как делал это в прошлом году, и пополз, извиваясь, как гадюка… Но, как вы догадываетесь, ничего не вышло. Я зацепился плечами за проволочные воротца и повалил их. Второй и третий раз тоже успеха не принесли.

– Ясно, – сказал Труцци, – филен данк. – И откланялся.

– Ну, слава Богу, – сказал дед. – Уж очень мне не хотелось отказывать этому почтенному господину. Не хватало еще, чтобы в нашей семье появился циркач. Хотя чего от тебя ждать.

Тут, как говорится, слезы брызнули из моих глаз. Я был абсолютно несчастен и рыдал три часа кряду, не меньше.

Рыдал оттого, что, наверное, вырос.

Тени на асфальте

Все долгие последние годы моей жизни и особенно теперь я постоянно перебираю в памяти все, что связано с Виктором Некрасовым, с первых мгновений знакомства, с самого начала нашей редкостной дружбы, как говаривали в доброе старое время, дружбы домами. Я знал его большую половину моей жизни. Наш дом на Калининском стал очень скоро его московским домом. А мы гостевали у них в Пассаже, в Киеве, а потом, после его изгнания, в Париже, на пляс Кеннеди, 3, главным образом, когда его домочадцы бывали в отъезде.