Видео Иисус

— Самое замечательное в Храмовой горе то, — продолжал Гутьер, тяжело ворочая языком, — что она является святыней как для иудеев, так и для мусульман. Иудеи ожидают здесь будущего пришествия мессии, а для мусульман это третье по святости место после Мекки и Медины, потому что именно отсюда однажды на один день был взят на небо Мохаммед. У них это называется Харам-эш-Шариф, что в переводе означает приблизительно «великая святыня». — Он ненадолго смолк и некоторое время разглядывал обложку альбома с репродукциями. — И видит Бог, она великая. Во всём Иерусалиме не найти более роскошного строения. Мечеть Омара красоты неповторимой — фаянсовая облицовка наружных стен, арабески и мозаики купола… Этот храм послужил прообразом для собора Святого Петра в Риме, вы это знали? Он и сам почти сверхземной. Но в первую очередь он символ, могущественный политический символ для ислама. Ибо Аллах обратился к Мохаммеду, потому что все прежние религии — иудаизм, христианство — не выполнили своей задачи. Ислам призван упразднить прочие религии. То, что на Храмовой горе сияет золотой купол мечети Омара и серебряный купол мечети Аль-Аксы, понимается как зримое доказательство того, что ислам достиг исторической победы и что мусульмане истинные наследники ветхозаветного Бога.

Каун взял бутылку виски, убрал её в холодильник и внятно закрыл дверцу.

— Я думаю, — сказал он, — все эти взаимосвязи нам в общих чертах известны, а в той части, которую мы не знаем, они могут интересовать нас лишь чисто теоретически. Разве что если вы объясните, какое отношение всё это имеет к нашему поиску видеокамеры.

— Ах да, — Гутьер отложил альбом в сторонку, ещё немного покрутился в кресле, которое очевидно причиняло ему массу неудобств, и несколько мгновений подыскивал подходящее начало: — Если ваша теория верна в том, что касается видеокамеры и отважного исследователя-камикадзе, который в обозримом времени отправится с ней в прошлое, чтобы заснять Иисуса Христа… — он смотрел при этом как нарочно на Эйзенхардта, как будто именно тот был самым решительным сторонником такого толкования, — …э-э, мы могли бы размотать клубок в обратную сторону следующим образом: допустим, в один прекрасный, не столь отдалённый день придёт ко мне молодой человек и спросит, где в Палестине году, скажем, в тридцать пятом можно спрятать предмет так, чтобы быть в полной уверенности, что спустя две тысячи лет его можно будет найти в этом месте нетронутым. Не правда ли, ведь именно в этом состоит вопрос, который мы здесь ставим перед собой?

Каун кивнул:

— Именно так.

Канадский историк хоть и был пьян, но логические возможности его мышления от этого не пострадали.

— Спонтанно я бы ответил ему: спрячьте ваш предмет в каком-нибудь пустынном месте, неважно где, главное, чтобы поглубже — тогда ему ничего не сделается.

Медиамагнат откашлялся:

— Это не совсем то, что я надеялся от вас услышать, если быть откровенным.

Гутьер поднял руку:

— Погодите. Я ещё не закончил. Поскольку тут бы я поразмыслил ещё немного и обнаружил, что на этот вопрос не так-то просто ответить. Ведь я хочу не просто укрыть что-то, я хочу это потом вновь разыскать. Вот проблема. Палестина была плотно заселена в течение последних пяти тысяч лет. Тут одна культура громоздится на другой, почти любое строение стоит на руинах предыдущего, любая святыня скрывает под собой другую святыню. И ландшафт драматически изменил свой вид с течением времени. Если взять карту Израиля и отметить на ней чёрным цветом все места — каждую археологическую раскопку, каждый построенный дом, каждую известную нам дорогу, то наверняка ещё останутся кое-где светлые места. Но у этой страны за плечами две тысячи беспокойных лет. Фактически не найдётся кусочка земли шириной в ступню, о котором можно было бы наверняка сказать, что этот кусочек последние две тысячи лет оставался нетронутым. — Он посмотрел на всех по очереди, ответил на скептический взгляд Эйзенхардта, улыбнулся согласному кивку Уилфорда-Смита и наконец перевёл взгляд на Кауна, который прилагал усилия, чтобы скрыть своё разочарование. И затем он добавил: — За одним исключением.

Эйзенхардт наблюдал, как глаза магната сузились, превратившись в щёлочки. Казалось, он терпеть не мог подобные риторические игры, разве что если играл в них сам.

— А именно?

— Я ещё раз подчёркиваю, что это для меня игра мысли, — сказал Гутьер. — Шальная теория, не более того. Поэтому прошу вас, не делайте меня ответственным за то, что я здесь сейчас навыдумываю.

— Обещаю. Итак, какое такое место вы имеете в виду?