Видеоунтерменш

Но тем не менее, когда под окнами появлялся Афанасьеу, прознавший о месте заточения своей любимой, и молча укоризненным взором смотрел на нее, ей вспоминался еще и Гомер со своей легендой о Троянской войне, в которой кубанский казак мог исполнить роль Париса, а Островский, соответственно, ревнивого Менелая. Вот только жаль, что Ахиллы, Гекторы и Аяксы совершенно не собирались принимать участия в боевых действиях, а сидели в общаге и пили «жигулевское» пиво. А когда шли в туалет, то ударялись головой об дверные косяки. «Какие же они все бессердечные и равнодушные к женской красоте, кроме Александра и Викентия», – сокрушалась Елена. К вечеру опять приходил Викентий. Кубанский казак из-под окон исчезал. И опять – цветы и поглаживания руки. Спящая красавица – Белла. Пушкинская Людмила – Белла… Белла… А Островский? Может быть, он – Печорин? Через четыре дня все закончилось. Хозяин квартиры пришел вместе с милицией и выгнал Островского.

Гой вы, поля широкие! Гой вы, степи ковыльные! Гой ты, черная шапка набекрень, острая сабля да громкое «ура» над поверженным врагом! А вот и девицы с рушниками встречают героев хлебом-солью. Славно дрались казаки, соединители русской земли. А пуще всех на племенном жеребце – кубанский казак Александр Афанасьеу.

Как только Парис догадался, что Елена Прекрасная мечтает быть кем-нибудь похищенной, он тут же попросил в деканате распределение для себя и для нее в закрытый город Арзамас-16, за колючую проволоку, в самый засекреченный из всех номерных городов. А уж туда никакой Менелай при всем желании никогда бы не смог пробраться. Даже при поддержке Ахилла и Аякса. Вот так закончилась очередная Троянская война.

На несколько лет для Елены и Александра наступила тихая спокойная семейная жизнь. В маленьком закрытом городке снабжение по меркам советского времени было очень хорошим, в магазины завозили колбасу, венгерские сапожки и польские штаны, по тротуарам бродили голуби, а в местном ДК показывали кинофильмы. Проще говоря, все условия для того, чтобы забеременеть и ждать первенца. Елена родила сразу двоих. Одного назвали Пашей, а другого Алешей в честь родителей, соответственно, Александра и Елены. Один был похож на Малш, другой на Афанасьеу, и ни один на Островского, что очень радовало кубанского казака. Афанасьеу по субботам за государственной водочкой рассказывал новым друзьям про доблесть кубанских казаков и про род Боканов, от которого он произошел. Елена потихоньку ссорила соседей и сотрудников по работе, а по вечерам ходила в магазины. Но вот грянуло веселое время перестройки, после чего закрытые города стали терять свои привилегии и колючую проволоку, а у кубанского казака появились неожиданные проблемы.

– Хочу стать режиссером! – неожиданно заявила Елена, просматривая очередную серию «Санта-Барбары». – Хочу обратно в Москву! В Арзамасе больше делать нечего.

– ‘олубь (голубь) мой! Зачем тебе быть режиссером? – пытался отговорить ее Афанасьеу, вспоминая об Островском и старых знакомых. – Лучше откроем сеть ‘азетных ларькоу (ларьков) или платных туалетоу (ладно, хватит, обойдемся пока без специфического диалекта). Деньги не пахнут. Зачем куда-то ехать?

Но Елена не отрывала глаз от прямоугольной рамки новенького «JVC».

– Я же сказала, что хочу стать режиссером, а ты, как всегда, очень приземленно мыслишь. Ты еще скажи, давай свиней разводить.

– А хоть бы и свиней… Доходно. И навык есть. У нас на Кубани знаешь какие свиньи были! Принцессы! А режиссером, по-моему, муторно очень. И навыка у тебя нет…

– Это у меня нет навыка?! – Елена включила видеомагнитофон на режим записи и повернулась к мужу с искаженным от злобы лицом. – Да я весь ваш отдел срежиссировала! Да я всех твоих друзей срежиссировала! Соседей срежиссировала! И тебя! Кем бы ты без меня был?! В общем, так: если не хочешь ехать, то я поеду одна и детей с собой заберу. Понял?

– Понял, понял, моя Елена.

Даже и сейчас Афанасьеу боялся себе признаться, что в изнурительной борьбе с Островским и последующих семейных буднях настоящая победа досталась все-таки Елене Малш.

В результате усилий, потраченных на удержание семьи и взращивание детей, эта особа приобрела для казака такую ценность, что поневоле он стал первым воплотителем ее манипуляций и идей. Вот почему (опять забегаем вперед) в сорок пять лет он выглядел примерно на все шестьдесят и, тем не менее, где бы то ни было, всегда с благоговением именовал свою супругу не просто «Елена», а «Моя Елена».