Видессос осажден (Смутное время-4)

"Да", - сказал Елииф, - "Конечно, леди Динак была в ярости, когда Абивард предпочел править как царь царей, а не как регент при Перозе, ее сыне от Шарбараза. До этого она была в ярости на него за то, что он сверг Шарбараза как раз тогда, когда она, наконец, обрела влияние на тогдашнего Царя Царей, родив сына. До этого она была в ярости на Шарбараза за то, что он не оказал на нее того влияния, которое она считала должным как главная жена." Евнух отпил вина и кивнул сначала Маниакесу, а затем секретарю, который записывал его слова для дальнейшего изучения.

"А что с Шарбаразом?" Спросил Маниакес. "Как он воспринял это, когда узнал, что Абивард выступает против него?"

"Он ревел, как бык". Губы Елиифа презрительно скривились. "И, подобно быку, он бушевал то так, то этак, не зная и не заботясь о том, как ему лучше всего противостоять нависшей над ним угрозе, пока он мог реветь и бить копытом по земле".

С тихим скрежетом перо секретаря пробежало по вощеной поверхности его трехлистной деревянной таблички. Маниакес медленно кивнул. Он надеялся, что Елииф воспримет это как согласие и понимание. Оба были там, но было и что-то еще, что-то, что росло с каждым его разговором с прекрасным евнухом: настороженность. Следующее лестное слово, сказанное Елиифом о ком-либо при макуранском дворе, было бы первым. Что было в некотором смысле хуже, так это то, что евнух, казалось, не замечал, что он небрежно расправлялся со всеми, кого упоминал. Его взгляд был настолько желчным, что Маниакесу было трудно решить, насколько он мог на него положиться.

В порядке эксперимента Автократор спросил: "А что насчет Ромезана? Он благородный представитель Семи Кланов. Как он относится к служению государю, рожденному простым дихганом?"

"Это не так уж сложно". Жест Елиифа был элегантным, презрительным, пренебрежительным. "Дайте Ромезану что-нибудь, чем можно убить, и он будет счастлив. Это могут быть видессийцы, это могут быть дикие ослы, это могут быть те, кто следовал за Шарбаразом. Пока он барахтается в крови, его не волнует, какая это кровь." Скрежет-скрежет продолжал стилус.

"Он хорошо сражается", - заметил Маниакес.

"Он должен. У него было достаточно практики. Осмелюсь сказать, он будет драться сам с собой, пока синяки не станут слишком болезненными даже для него". Так или иначе, злоба была еще более злобной, когда выражалась этим сладким, бесполым голосом. Если Ромезан практиковался в бою, то у Елиифа была такая же практика в злословии - но он никогда не ранил себя. "А Абивард?" Спросил Маниакес.

"Я давным-давно предупреждал Шарбараза о нем", - сказал прекрасный евнух. "Я сказал ему, что Абивард положил глаз на трон. Прислушался ли он ко мне? Нет. Кто-нибудь обратил на меня внимание? Нет. Должен ли он был прислушаться ко мне? Ваше величество, я оставляю это на ваше усмотрение ".

"Предположим, Шарбараз избавился от него", - сказал Маниакес - на самом деле, он сказал "Сарбараз"; здесь, в городе, его не волновало, что у него несовершенный акцент. "Кто мог бы повести армии Макурана против нас прошлой весной?"

Елииф в ответ безупречно пожал плечами. "Ромезанец. Почему бы и нет? Он мог бы добиться большего, и вряд ли мог бы добиться худшего - хуже для Макурана, я имею в виду, поскольку он сделал для себя неплохую вещь из неудачи ". От такого цинизма захватывало дух даже у видессианского автократора. Слегка кашлянув, Маниакес сказал: "Я начинаю понимать, почему Абивард не хочет, чтобы ты возвращался в Машиз".

"О, действительно", - согласился Елииф. "Я напоминаю ему о том времени, когда мир не повернулся по его приказу, когда он был маленьким, слабым и бессильным".

Для евнуха использовать именно это слово, и использовать его с такой очевидной обдуманностью, было по-своему захватывающе. Маниакес понял, что Елииф сделал это, чтобы вывести его из равновесия. Если так, то он определенно преуспел. "Э-э... да", - сказал Автократор и отпустил посла-изгнанника из Макурана.

"Я думал, вы захотите продолжить подольше, ваше величество", - сказал секретарь после ухода Елиифа.

"Я тоже, - сказал Маниакес, - но я выпил за день столько злобы, сколько мог переварить, большое вам спасибо".

"А". Писец понимающе кивнул. "Ты слушаешь его какое-то время, и тебе действительно хочется пойти домой и перерезать себе вены, не так ли?"

"Либо твой собственный, либо твоего соседа, в зависимости от того, о ком он рассказывал байки", - ответил Маниакес. Он с некоторым облегчением взглянул на писца. "Ты тоже так думал, не так ли? Хорошо. Я рад, что я не единственный ".

"О нет, ваше величество. Любое молоко человеческой доброты, которое когда-либо пробовали, давным-давно свернулось". Голос секретаря звучал очень уверенно. Но затем, задумчивым тоном, он добавил: "Конечно, потеря твоих камней, сейчас, это не та вещь, которая делает тебя веселым и готовым к кружечке вина после работы с остальными ребятами, не так ли?"