Видят ли березы сны

Анна не сразу заметила, что не одна, темная фигура, скрытая от света свечи, притаилась подле двери, будто поджидая ее. Вдруг тень начала двигаться, Анна едва не выронила все из рук и тихонько вскрикнув, отпрянула назад, упершись спиной в стену. Желтый огонек тревожно задрожал, грозясь и вовсе предательски погаснуть, тени на стене зловеще извивались в такт биения ее сердца и дрожи в руках, то был воистину дьявольский танец страха.

– Анна, неужто ты меня боишься? – чуть хрипло спросил Степан Михайлович, приблизившись на полшага. Свет падал таким образом, что его большая фигура, выглядела угрожающе огромной. Темнота скрывала лицо, ей видны были лишь его горящие словно угли глаза. Разыгравшееся, подстегиваемое страхом, воображение, рисовало образ не человека, а черта из преисподней.

– Нет, не боюсь, просто задумалась, и не увидела вас, от того и напугалась, и ночь такая черная, разве с такой ночью тягаться маленькому свету, – скрывая дрожь, сказала Анна, с трудом приходя в себя и обретая самообладание.

В голове промелькнуло воспоминание как давно, в те дни, когда она еще жила в своем родном городе, возвращаясь поздно от Лаптевых, ей преградил дорогу, огромный злобный пес. Он скалился зубами, а его горящие глаза были точь в точь словно угли. Почуяв ее страх, он стал напористо теснить ее, отрезая от дороги, уводя подальше от домов. Но чутье подсказало ей, что чем сильнее страх, тем слабее и беззащитнее она перед опасностью. Как только она взяла себя в руки, и дала отпор, схватив первую попавшуюся палку, и устрашающе потрясла ею, рассекая воздух, пес сразу поджал уши, попятился, заскулил, а потом и вовсе убежал.

Так и теперь, по наитию, Анна почувствовала, что единственное оружие, которое сейчас ей подвластно, это смелость.

Степан Михайлович тихонько рассмеялся, глядя на всю эту напускную браваду и уже мягче сказал: – Не хотел напугать тебя, Аннушка. Разве ж я смогу тебя обидеть, – сказал он, приближаясь еще на полшага, – только не тебя, – с этими словами он ласково провел ладонью по ее лицу, скользя вдоль подбородка. Контраст между его устрашающим видом и нежностью в голосе, хотя и смутил ее, но едва ли смог обмануть.

– Мне пора, Ваше степенство, час поздний, я совсем из сил выбилась, сегодня занимались грамматикой, а грамматика деткам, знаете ли как тяжело дается. Так что с вашего позволения, и доброй Вам ночи, – и ловко вывернувшись из его рук, не дожидаясь ответа быстрым шагом, скрылась за дверью своей спальни.

Степан Михайлович постоял еще минуту, прислушиваясь к тишине за дверью, потом ухмыльнулся сам себе в ночи и тяжелой походкой удалился.

В ту ночь, Анна не только закрыла дверь на засов, но и подперла стулом, а лежа в постели, твердо решила, завтра же попросить расчет и с первым экипажем отправиться домой.

Но у жизни были свои планы. На следующее утро пришло письмо:

«Милая наша Аннушка, любимая наша доченька. Как ты там поживаешь?

Матушка каждый день о тебе вспоминает, и поутру когда встает, и за обедом, и когда свечу на ночь зажигает, и в каждой мысли и в каждом слово о тебе доченька, о тебе.

Я тут немного приболел, но ты Аннушка, понапрасну, не беспокойся за нас, приходил лекарь, выписал лекарство, и мне сразу полегчало, правда из гимназии пришлось уйти, но это не беда, нам с матушкой на жизнь хватит, вот курочек по осени продадим, так что голодными не останемся, а ты у нас пристроена, так что беды в том не будет.

Каждый день Лаптеву за протекцию, а Кузнецова за заботу благодарим, и в жизни и в молитвах вспоминаем, ты же знаешь, время сейчас тяжелое, смутное, место доброе и не найти, тем более для девушки хотя и образованной, но бедной.