Видимо-невидимо

– О, да-да, несомненно! – понимающе откликнулся казначей. Бургомистр осадил его строгим взглядом и повернулся к Экстазио.

– Уверяю вас, – продолжил тот, – я никогда не отправлюсь в путешествие, не составив предварительно прогноза… не выяснив всего, что возможно, о том месте, в которое направляюсь – как можно?

– Но вы наверняка окинули, так сказать, взором только ближайшие перспективы… – усомнился бургомистр.

– Понимаете ли… прогнозы – штука тонкая и трудно бывает истолковать… ммм… видения, если ограничиваться только ближайшим будущим. Как правило, приходится, как вы очень точно выразились, окинуть взором всю необозримую последовательность событий, чтобы выбрать те, которые находятся в непосредственной близости…

– И что же?

– Уверяю вас, вам не о чем беспокоиться!

Провидец отмахивался от них, уговаривая не гневить бога, не привередничать и радоваться, что всё устроено так замечательно. Его бодрый тон окончательно встревожил отцов города: так врач лгал бы больному, которому не в силах помочь, – и они вцепились в него со всей решимостью отчаяния. Не зная уже, как от них отделаться, провидец распахнул окно, приглашая полюбоваться открывавшимся видом и проникнуться благодарностью к богу и судьбе, но осёкся. С лица его сползла фальшивая улыбка, оно помрачнело. Да, лицо его помрачнело, просветлело и помрачнело вновь.

– Видите этого, с вороной?

Отцы города столпились у окна. Неизвестный с птицей на плече стоял спиной к ратуше и виделся из ее окна неподвижным черным силуэтом на фоне ослепительного сверкания моря-океана.

– Поставьте ему памятник, – сказал провидец. – И можете спать спокойно.

И ушел, не пожелав прибавить к сказанному ни единого слова. В Суматохе его больше никогда не видели.

Вечеринка на Туманной косе

– А правду говорят, что лягушки от дождя заводятся? – печально обронил в окружающий сумрак толстый Хо. Сумрак слоился белесыми волоконцами, кудрявыми завитками, сладкий и терпкий аромат чернослива мешался с острым запахом водорослей.

– Нет, лягушки – от сырости, – твердо сказал длиннолицый Мак-Грегор, не выпуская трубки из зубов.

– Ну да, от дождя и сырость, – встряхнул мокрыми космами Видаль. Птица у него на шляпе сердито захлопала крыльями и выкрикнула что-то не совсем приличное. Видаль поднял руку и погладил ее, успокаивая.

– Не скажи, – протянул белобрысый Олесь Семигорич. – Если, например, болото, то и дождя не надо.

– Как это – дождя не надо? – насупился Ао. – Это кому тут не надо дождя? Тебе, что ли, божий приемыш? Так и скажи, я тебя из очереди вычеркну.

Может, шутит, а может, и нет. Выяснять – себе дороже. Трава посохнет, озерцо новорожденное обмелеет, а в озерце – рыба, раки, водомерки, да и лягушки те же…

– Да не кипятись ты, водяной, нужны мне твои осадки, во как нужны! Жду тебя на Райдуге не дождусь.

– Не водяной, а дождевой, и не осадки, а…

Мак-Грегор из Долгой долины ласково двинул зануду кулаком в плечо.

– Угомонись. Это ты к месту не привязан – там язык почешешь, тут словом перекинешься. А люди всё больше по одному и молчком, дай уж душу отвести. Тем более – праздник такой!

– Да ты послушай, они же нарочно. Видаль, зараза, зазвал в гости – и подкалывает!

– Брось, Ао. Язык без костей, что хочет, то и лопочет, а насквозь не проткнет, – и подвинул Дождевому кружку. Пышная пена качнулась над ней, поползла по крутому боку, оставляя на темной поливе влажный след. Ао сверкнул глазами и припал к источнику наслаждения.

Блюдо с жареной дичью было шириной со стол, вокруг него сгрудились миски с вареной картошкой, на широких тарелках пушился молодой укроп, курчавилась петрушка, вперемежку лежали сладкие перцы, мясистые, сочные – и их поджарые злые родичи. Вереница кувшинов, полных отличного холодного пива, протянулась вдоль стола.

Длинный стол, покрытый домотканой скатертью, стоял прямо на песке у залива. Меленькие медленные волны двух шагов не докатывались до него. Над заливом плыла в тонких облаках нестерпимая луна. Сестра ее, близнец, распустив серебряные косы, купалась в спокойной воде.

За спиной уютный желтый свет лился из закругленных сверху окон; дом, как живой, тоже грелся в негромком тепле дружеской пирушки. Над замшелой крышей высоко тянулись сосны, от черной массы слитых в темноте крон казалось светлее усеянное мелкими гвоздиками небо. Из тьмы за соснами доносился приглушенный шум прибоя. Там было море, и волны его бежали из неведомого далека.

Дом мастера стоял между морем и заливом, на длинной широкой косе, поросшей лесом.

Гости любовались ночным пейзажем вскользь, не приглядываясь. Только здешний смотритель в точности знает, каким должно быть место. А другие мастера, если станут пристально глядеть, такого наворотить могут… Не слишком велика, да и не сразу заметна разница, все они умеют запоминать точно. Но мельчайших расхождений хватит, чтобы сбить с толку место, и оно начнет сомневаться в себе. Начинай сначала, мастер!

Только вскользь, бережно, едва касаясь – и уже у себя под полуприкрытыми веками, что запомнили – тем любуются от души, смакуют мелочи.