Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии

Я вырубил передний ход и ждал, пока скиммер мягко успокоится под бормотание подъемных стабилизаторов. На нас обрушился аромат водорослей. Я встал и оперся на края открытой панели крыши. С запахами Простора ветер принес слабый звук приближающихся моторов.

Я опустился обратно в кокпит.

– Яд, лучше достань артиллерию и займи позицию на корме. На всякий случай.

Она кратко кивнула и жестом попросила уступить ей место. Я отодвинулся, и она легко заскочила на крышу, затем освободила осколочный бластер из ремней кобуры. Бросила взгляд вниз на меня.

– Сигнал?

Я задумался, затем выкрутил стабилизаторы. Бормотание системы подъема усилилось до ровного рокота, затем улеглось.

– Вот так. Услышишь – мочи все, что видишь.

– Есть.

Ее ноги шаркнули по надстройке, она направилась на корму. Я снова поднялся и посмотрел, как она укрывается за хвостовым оперением скиммера, затем обратил внимание на приближающийся сигнал. Радарная установка была необходимым минимумом и не выдавала никаких деталей, не считая постепенно растущего пятна на экране. Но пару минут спустя мне уже не нужен был радар. На горизонте вырос худой силуэт с турелями, поплыл к нам, и на его носу с тем же успехом мог бы висеть иллюминиевый знак.

ПИРАТ.

Чем-то напоминающий океанский компактный ховерлодер, он шел без навигационных огней. На поверхности Простора он казался длинным и низким, но и громоздким от грубых броневых плит и орудийных капсул, приваренных к основному корпусу. Я выкрутил нейрохимию и расплывчато увидел фигуры, двигавшиеся в слабом красном освещении за стеклянными листами на носу, но никакой активности у орудий. Когда судно приблизилось и подставило мне широкий борт, я увидел на металле юбки отметины и царапины. Последствия встреч, которые кончались абордажем.

Включился и прошел мимо меня прожектор, затем вернулся и остановился. Я поднял руку от яркого света. Нейрохимия выжала мне силуэты на приземистой башне над передней рубкой пирата. Над супом поплыл молодой мужской голос, звенящий от веществ.

– Ты Ковач?

– Я Судьба. Чего надо?

Сухой безрадостный смешок.

– Судьба. Ну да, тебе идет. Смотрю и вижу, стоишь там весь такой судьбоносный.

– Я задал вопрос.

– Чего мне надо. Я слышал. Ну, чего мне надо – в первую очередь мне надо, чтоб твоя тощая подружка на корме вышла и опустила железо. Она у нас все равно на ИК как на ладони, и превратить ее вибрационкой в корм для пантер раз плюнуть, но ты же тогда расстроишься, верно?

Я промолчал.

– Ну вот, а если ты расстроишься, мне только хуже. Я тебя должен радовать, Ковач. Привезти с собой, но радостного. Так что твоя подружка выйдет – я радуюсь, никаких фейерверков и кровищи – ты радуешься, вы едете со мной – радуются мои начальники, хвалят меня – я радуюсь еще больше. Знаешь, как это называется, Ковач? Круговорот радости.

– Не хочешь рассказать, кто твои начальники?

– Ну, да, я-то хочу, но никак не могу, понимаешь. Контракт. С моих уст про эту херню не сорвется ни слова, пока не привезу тебя и не начнется наше буги «радость для меня – радость для тебя». Так что, боюсь, придется тебе довериться.

Или погибнуть в попытке побега.

Я вздохнул и повернулся к корме.

– Вылезай, Яд.

Настала долгая пауза, затем она показалась из теней хвостового оперения, болтая осколочным бластером в опущенной руке. Нейрохимия все еще работала, и вид на ее лице говорил, что она бы лучше доверила переговоры пушкам.

– Это гораздо лучше, – довольно откликнулся пират. – Теперь мы все друзья.

Глава сорок третья

Его звали Влад Цепеш – оказывается, не в честь растения, а в честь какого-то забытого во тьме веков народного героя из доколониальных времен. Он был долговязым и бледным, с телом, как у дешевой, молодой и бритой версии Джека Соула Бразилии, которую выкинули на стадии прототипа. Что-то подсказывало, что тело принадлежало ему, это его первая оболочка, а в этом случае он был ненамного старше Исы. На щеках виднелись рябые шрамы, которые он время от времени ковырял, и он дрожал с головы до ног от перебора с тетраметом. Обильно жестикулировал и слишком часто смеялся. В какой-то момент молодой жизни вскрыл себе череп у висков и заполнил зубчатые отверстия в форме вспышек молнии многосплавным цементом черно-лилового цвета. Тот блестел в слабом свете пиратского судна, а если смотреть на голову в анфас, придавал лицу какую-то демоничность, ради чего все, очевидно, и затевалось. Мужчины и женщины на мостике с готовностью уступали место его порывистым движениям под метом, а в их глазах, когда они на него смотрели, читалось уважение.

Если отбросить радикальную хирургию, он напоминал мне Шегешвара и меня самого в этом возрасте настолько, что даже заныло что-то внутри.

Судно – возможно, предсказуемо, – носило соответствующее название «Колосажатель», и оно мчалось на запад, властно сминая препятствия, которые скиммеру меньшего размера и без брони пришлось бы обходить.