Вихрь

Жан был его открытием. Ле Барб был человеком, знавшим все и всех. Он сообразил, задолго еще до того, как это сделало большинство парижских кафе, что хорошая музыка, которую ценят посетители известного круга, может быть вещью полезной. Он создал «голубой оркестр» и этим удвоил доходность ресторана. Он слышал игру Жана в ателье одного из своих друзей и сразу понял, что игра эта – нечто реальное. Тогда он пригласил Жана и даже разрешил ему выступать без голубой ливреи, на ролях солиста, – и тут произошел крах. Жан потерял голову, иначе говоря – чувство меры. Однажды, чем-то раздраженный, он осыпал ле Барба таким чудовищным потоком ругательств, что этот сановник даже не нашелся сразу, что ему ответить. После этого оставаться на службе в кафе было невозможно. Жану не удалось найти уроки. У него не было возможности выступать в качестве самостоятельного концертанта, а все работающие оркестры были скомплектованы еще задолго до начала сезона. Недели две Жан жил на свои сбережения, которые были очень ничтожны, пуская в ход все хитрости, чтобы дольше протянуть. Но сбережения кончились, а вместе с ними стало таять и самолюбие. Вскоре от него не осталось и следа, особенно когда началась голодовка. Оно до того изгладилось, что Жан, наконец, решил пойти просить извинения у мсье ле Барба и ходатайствовать о своем восстановлении в должности.

Подойдя к раззолоченному кафе, откуда доносился вкусный, памятный Жану запах всяких яств, Жан не вошел через большую внутреннюю дверь, у которой стоял швейцар в золотых шнурах. Он направился к черному входу, куда обычно торговцы приносили свои товары. Морис, один из помощников ле Барба, занимался там флиртом с какой-то закутанной в шаль дамой. Он изумлено вытаращил глаза на Жана, затем посмотрел на него с подобающим высокомерием. На вопрос Жана, где мсье ле Барб, он лениво провел большим пальцем мимо своих плеч. Жан вошел в темное, похожее на погреб помещение под кухней, вдыхая запах луковичной шелухи, соломы и винных пробок; затем открыл дверь в огромную кухню, с рядами плит, кастрюль и людей в перепачканных балахонах из белого полотна. Он знал, что мсье ле Барб всегда бывает здесь за полчаса до начала вечернего съезда публики.

Он сразу заметил его, стоящего рядом с главным поваром. Его белоснежная манишка сияла при электрическом свете, в его волосах отражался блеск медных кастрюль и котелков. Его толстые пальцы сжимали сигару.

Жан пошел к нему по посыпанному песком полу.

– Мсье ле Барб, – начал он.

Толстяк обернулся. Его маленькие острые глаза на секунду остановились на худобе, бледности и бедности просителя.

Затем он спросил гордо:

– Что скажете, мсье Виктор?

Жан слабо улыбнулся.

– Тысячу извинений, мсье ле Барб. Простите мою ужасную глупость в прошлом месяце. Я пришел просить вас дать мне снова работу.

Мсье ле Барб вложил в рот сигару и выпустил великолепный клуб дыма. Ароматный дым попал прямо в блестевшие от голода, как бриллианты, глаза Жана, так что они затуманились от слез.

– Ага, – загремел раскатистый голос управляющего, – итак, дружище, ваша голова осела под вашей шляпой?

– Дело не в голове, – сказал Жан просто, – а в желудке, мсье. Я голодаю. Я готов играть у вас сегодня вечером за хороший ужин.

– Месяц тому назад вы пренебрегли кафе, моей презренной особой, своим жалованьем и своим ужином. Времена меняются!

Жану ничего не оставалось сказать, и потому он промолчал. Огненные точки быстрее заплясали в его глазах. Он едва слышал голос мсье ле Барба, – казалось, он доносится откуда-то издалека. Он понял, однако, что сегодня вечером нет работы, но что завтра в Вену отправляют оркестр, и, если он хочет, он может ехать с остальными на половинном жалованье против того, какое он получал раньше.

– А сегодня… сегодня… – бормотал он.

Мсье ле Барб смеялся. Он добился полного триумфа. Это был реванш. Он принял сейчас на службу человека, который, как он инстинктивно чувствовал, когда-нибудь прославится, и притом на такое жалованье, что даже бродячий музыкант, пиликающий на скрипке, отверг бы его с презрением. И вдобавок еще, – о, сладость мести! – Жан просит у него поесть. Будучи человеком деловым, он, несмотря на такую победу, пожелал довести своего врага до полного унижения.

– Что вы толкуете про сегодня? – спросил он холодно, подмигивая главному повару, который сочувственно улыбался.

– Ради Бога, – сказал Жан со вздохом, – дайте мне чего-нибудь поесть.

ГЛАВА IX

Путешествие в Вену было ужасным. От старой простуды у Жана начался жар, который продолжался три дня. Это был иссушающий колючий озноб; Жану казалось, будто за подкладку его платья насыпали песку. Конечно, он ехал в третьем классе и потому не мог ехать скорым поездом. Скамьи всюду были деревянные, и он чувствовал себя больным от тряски. Остальные музыканты оркестра были мрачны и молчаливы; двое тосковали по родине, один от любви.

– Какая жизнь! – говорил себе Жан. – Какая проклятая жизнь!