– Упала, – объяснила ее сестра Флора, когда он звонил ей час назад. – Пошла попить и поскользнулась. Ты же знаешь, какой скользкой бывает плитка. А я ее предупреждала, чтобы не разгуливала по дому в этих дурацких тапочках! Мех и замша подходят для ваших устланных коврами английских квартирок, но совсем не годятся для нормальной плитки!
– Пошла попить? – Тео по голосу уловил, что что-то не так, и принялся расспрашивать тетю с пристрастием.
А теперь, сжав в руках стакан с виски, сидел на светлом кожаном диване, уставившись невидящим взглядом на дорогие картины, что висели по обе стороны мраморного камина.
Что же ему теперь делать?
Мама шла не за стаканом сока. И даже не для того, чтобы налить чая.
– Она была немного подавлена, – неохотно признала Флора. – Ты же знаешь, как это бывает. Ей здесь нравится, но она все время видит меня и моих внуков… Не могла же я засунуть детей и внуков в шкаф, чтобы сестру не расстраивал их вид!
Сжав зубы, Тео продолжал расспросы и выяснил, что депрессия сопровождалась алкоголем. Мама привыкла выпивать пару рюмок перед ужином, а постепенно эти рюмки сместились в первую половину дня, и она уже пила и до и после обеда.
– Почему ты раньше ничего не сказала? – спросил он холодно, но в ответ услышал лишь массу негодующих оправданий.
Но он действительно не может винить во всем Флору. В конце концов, они жили на разных виллах, и она действительно могла не замечать проблему, пока что-то не привлекло к ней внимания.
Что-то вроде падения.
– Ее уже через неделю выпишут, но она не хочет возвращаться в Лондон. Говорит, там ее ничто не ждет, а здесь она может общаться с моими внуками. Тео, пусть ей и больно оттого, что…
Тетке даже не потребовалось заканчивать предложение, чтобы он понял всю величину ее неодобрения.
Все итальянцы женятся и заводят полчища детишек, вместо того чтобы без конца менять женщин и упорствовать в своем одиночестве, яростно отказываясь заводить потомство.
К тому же у него нет ни братьев, ни сестер, и, кроме него, некому обеспечить мать внуками.
Тео посмотрел на стоявший на стеклянном столике ноутбук, на секунду забывая о матери и возвращаясь к тому, чем две последние недели были заняты его мысли.
К Бекки.
Эта женщина так прочно обосновалась у него в голове, что он не мог даже толком сосредоточиться на работе. Одна ночь растянулась на три, потому что за окном все бушевала вьюга, заперев их в маленький уютный пузырь с протекающей крышей, где он оказался словно в параллельной вселенной и стал кем-то совершенно иным.
Перестал быть вечным двигателем собственной империи, на котором лежит ответственность за благосостояние тысяч сотрудников. Его не пытались очаровывать ни женщины, ни потенциальные партнеры по бизнесу, а вечные звонки прекратились, потому что в той глуши даже Сеть нормально не ловилась, и, предупредив помощницу, что будет без связи, Тео сделал немыслимое – отключил телефон.
Он словно стряхнул с себя миллиардера, когда снял дорогую одежду, в которой приехал в Лавандовый коттедж.
И вместо этого старательно колол дрова и чистил снег, по мере сил чиня все, что нуждалось в починке.
А заодно изучал все недостатки дома, которые и не думали сводиться к одной лишь протекающей крыше. Куда бы он ни смотрел, всюду видел нечто такое, что срочно требовало внимания и со временем обещало стать еще хуже.
Досконально изучив дом, Тео понял, что при желании может получить коттедж за бесценок, и для этого ему даже не потребуется что-либо объяснять Бекки. Он уже выяснил, где живут ее родители, и даже знал, чем они зарабатывают на жизнь, и теперь мог просто вернуться в Лондон, позвонить и сделать предложение, от которого они не смогут отказаться. И ему даже не придется называть для этого крупную сумму.
Но эта мысль даже не пришла ему в голову. Вот только один раз назвавшись случайно заблудившимся путником, он уже не мог все переиграть и открыть ей правду.
И сколько он ни пытался себя убеждать, что, вернувшись в Лондон, он вновь может стать безжалостным эгоистом, последние две недели он непрерывно думал о том, как же ему быть дальше.
Только почему он постоянно о ней думает? Думает о теплом, податливом теле, о тихом смехе, о застенчивости, которая не исчезла, даже когда они успели досконально друг друга изучить… Но пусть она и сумела прочно обосноваться в его снах, он все равно не собирался ей звонить, потому что то, что у них было, не подразумевало какого-либо продолжения.
И они оба с этим согласились, а когда он уходил, вновь облаченный в кашемировое пальто, она смеялась, притворяясь, что не узнает его, а он лишь кривовато улыбался, потому что понимал, что может взять ее с собой с тем же успехом, что и продолжать чистить снег в старой одежде ее отца.
Но, уходя, он внезапно почувствовал болезненный укол в груди.