Вихрь

Я любил своего отца. Я убеждал себя в этом — и сам в это поверил. Но позже я столкнулся с его презрением ко всякой морали, с его патологической потребностью в доминировании.

Проливной дождь был удобным прикрытием. Отец обделывал свои дела в здании, построенном в двадцатом веке, еще до Спина: стены из кирпича, высокие узкие окна с зеленоватыми стеклами. Фасадом оно выходило на унылую улицу, вся работа кипела на заднем дворе, куда доставлялись грузы. Отец дважды брал меня туда вопреки возражениям матери и устраивал для меня облегченный тур по складу — надеялся, наверное, когда-нибудь подключить меня к своему бизнесу. Два дня назад, составляя план, я побывал там сам. На задний двор можно было попасть по узкому проходу между двумя соседними корпусами. Когда-то здесь проходила узкоколейка. Рельсы давно заасфальтировали, но кое-где они все равно проглядывали из асфальта, поблескивая в дымчатом оранжевом свете уличных фонарей. Как ни хлестал дождь, мне было слышно, как в моей канистре плещется горючая жидкость.

Год назад я влюбился в Латишу Филипс, как влюбляются семнадцатилетние: глупо, по уши. Латиша была на дюйм выше меня и такая хорошенькая, что я просыпался по утрам в страхе: вдруг она решит, что Турк Файндли ее недостоин? Голова у нее была что надо, если бы не урезанное финансирование образования в тяжелые времена после Спина, она наверняка поступила бы в престижный колледж. Она мечтала стать морским биологом, чтобы спасать океаны от окисления, участвовала в демонстрациях против выбросов в атмосферу серных аэрозолей.

Семья ее была не бедной, но и не сказать, чтобы богатой. Они жили по соседству в одном с нами районе, где отец купил дом. Свой дом они, кажется, снимали. Я ничего не говорил о Латише своим родителям, поскольку знал, что отец не одобрит мой выбор. Род Файндли существовал в Техасе и в Луизиане еще до вхождения этих штатов в США, и отец был прирожденным расистом, хотя и научился скрывать это в приличном обществе. Жизнь в Стамбуле далась ему нелегко, но и в Хьюстоне ему многое претило. Дома он избавлялся от налета терпимости, как от жмущих ботинок. Мир захватили метисы, твердил он, точно зная, на ком лежит вина за это. Не знаю, разделяла ли его взгляды моя мать, но если и разделяла, то никогда этого не показывала: как и я, она научилась пропускать тирады отца мимо ушей, делая вид, что слушает.

Его расизм был почти антикварным, ядовитым, но, как я считал, беззубым. В любом случае меня не тянуло знакомить его с Латишей, девушка была темнокожей. С ее родителями я познакомился: отец был фармацевтом, мать переехала в Хьюстон из Доминиканской Республики двадцать лет назад и работала в магазине «Уолмарт». Они относились ко мне осторожно, но с искренней сердечностью.

По старой железнодорожной ветке я дошел до погрузочной платформы отцовского склада и юркнул в просвет между двумя бетонными опорами. Там меня никто бы не заметил — хотя кому было меня искать? Склад был на замке, и хотя отец иногда задерживался на работе, в тот вечер он уже поужинал дома и уселся на диван с пивом, выбрав канал круглосуточных новостей и тупо уставившись на экран. Ливень не прекращался, я промок насквозь и продрог, хотя еще недавно подыхал от жары: потоки воды низвергались на эти неуютные задворки с высоких холодных небес с особенным неистовством.

Целых полчаса я внимательно наблюдал за складом. Из своих прежних разведывательных вылазок сюда я уяснил, что после полуночи мне может встретиться здесь разве что ночной сторож — тощий бродяга, которого отец нанял прямо на автобусной станции в центре города. Глядя в окна склада, я понял его график: раз в час он проводил пятнадцатиминутный обход верхнего и нижнего этажей, а остальное время находился в комнатушке с забранным решеткой и замазанным краской окном. Судя по бликам, у него был там видеоплейер.

Я знал, что с отцом возникнут проблемы, но относился к Латише вполне серьезно. Мы даже говорили о браке — о том, чтобы удрать куда подальше, чтобы отец уже не мог вмешаться и нарушить наши планы. Срок мы еще не назначили, потому что Латиша должна была попытаться поступить в колледж. Но наши планы не были фантазиями — во всяком случае, по моим понятиям.

И однажды в кухне я все выложил матери. Она выслушала меня внимательно, не перебивая, потом откинулась на стуле и сказала:

«Я уже сама не знаю, что хорошо и что плохо. Но если ты так поступаешь, то лучше вам уехать отсюда подальше. — И добавила жалобно: — Мне бы хотелось как-то познакомиться с Латишей. Пока что я ничего не скажу твоему отцу».

Уверен, она собиралась сдержать обещание. Но летом отец что-то заподозрил — не знаю уж, что его насторожило: нестертое сообщение в электронной почте, подслушанный телефонный разговор… Меня он ни о чем не спрашивал, но на мать насел, и она не выдержала и рассказала ему все, что знала.