Вихрь

Я рассказала Турку свой сон и призналась, что у меня нет больше сил выдавать себя за Эллисон. Сказала ему, что не знаю имени, которым мне стоило бы называться. Меня ожидает смерть на пустой планете, и никто уже не узнает, кто я и кем была.

— Я знаю, кто ты, — возразил он.

Мы сели вместе на скамью перед переборкой, служившей нам виртуальным окном в мир. Он обнял меня и не выпускал, пока мне не полегчало.

И тогда он рассказал мне, что произошло в Вокс-Коре перед нашим бегством. Передал свой разговор с Оскаром и через Оскара с «Корифеем». Оказывается, он выдал им правду о себе.

— Какую правду?

Я думала, что знаю ее. Думала, он имеет в виду ту правду, которой избегал с тех пор, как мы подобрали его в пустыне Экватории, — страшную и очевидную правду о самом себе.

Но он рассказал мне другую историю — о том, как в юности убил человека, на тогда еще живой Земле. Он говорил с трудом, с суровой сдержанностью, отвернувшись и стиснув кулаки. Я внимательно выслушала его, позволив выговориться.

Возможно, ему не хотелось, чтобы я стала что-то говорить в ответ на его признание. Возможно, мое молчание помогло бы ему лучше. Но мы остались теперь без будущего, и я не хотела умирать, утаив важную правду.

Дав ему успокоиться, я спросила:

— Хочешь, я отвечу на твой рассказ своим?

— Почему нет?

— Это рассказ об Эллисон. Дело происходило тогда же, на той же Земле. Но этим сходство с твоей историей исчерпывается. Просто у меня давно нечиста совесть.

Он кивнул и приготовился слушать.

— Отец Эллисон в молодости служил в армии, — начала я, — в далеких краях, еще до Спина. Когда родилась Эллисон, ему было сорок лет, а когда ей исполнилось десять, он уже разменял шестой десяток. На день рождения он подарил ей картину в простой деревянной раме. Развернув подарок, она испытала разочарование: с чего он взял, что ее порадует любительская работа маслом — портрет женщины с младенцем? Он застенчиво признался, что сам его написал несколько лет назад, работая в своем кабинете по ночам. Женщина на картине — это мать Эллисон, а ребенок — она сама. Эллисон удивилась: отец не проявлял художественных талантов и зарабатывал на жизнь, держа обувной магазин; о литературе или живописи он вообще никогда не заговаривал. Он объяснил, что рождение дочери — лучшее событие в его жизни, вот ему и захотелось его увековечить, зафиксировать это чувство, и он написал картину как напоминание о счастье, которое испытал. Теперь он решил передать ее Эллисон. Дочь поняла, что это хороший подарок, может, даже самый лучший из всех, какие ей дарили.

Через восемь лет у него обнаружили рак легких, что неудивительно: он с двенадцатилетнего возраста выкуривал по пачке сигарет в день. Несколько месяцев он пытался делать вид, что ничего не произошло, но слабел день ото дня и в конце концов перестал вставать с постели. Когда матери Эллисон стало слишком трудно за ним ухаживать — он уже не мог самостоятельно есть и ходить в туалет, — пришлось положить его в больницу, и Эллисон поняла, что домой отец уже не вернется. Ему был предоставлен так называемый паллиативный уход. Иными словами, врачи помогали ему умереть. Ему давали болеутоляющие, с каждым днем все большие дозы, но голова у него оставалась светлой до последней недели. Только он много плакал — врачи называли это «эмоциональной неустойчивостью». Однажды он попросил навещавшую его Эллисон принести в палату ту картину, чтобы он мог, глядя на нее, воскресить старые воспоминания.

Но она не смогла выполнить его просьбу: картины у нее больше не было. Сначала она повесила ее на стену над своей кроватью, но потом картина стала ее смущать незрелостью и сентиментальностью, ей не хотелось, чтобы ее видели друзья, поэтому она убрала ее с глаз долой, заперла в шкаф. Может, отец и заметил это тогда, но смолчал. Потом, избавляясь как-то раз от старья — своих детских вещичек, кукол и игрушек, к которым она больше не собиралась прикасаться, — она положила картину в коробку вместе со всем остальным и отнесла в лавку, через которую распределялись пожертвования.

Теперь она не могла сознаться в содеянном исхудавшему, пожелтевшему отцу, дышавшему с помощью кислородной подушки. Поэтому она кивнула в ответ и пообещала в следующий раз принести картину.

Дома она перерыла весь шкаф, как будто надеялась ее там найти, хотя прекрасно знала, что с ней сталось. Она даже сходила в ту лавку и справилась о картине, но ее, конечно, давно продали или выкинули. Поэтому в следующее посещение ей пришлось разочаровать отца; но она пообещала, что завтра уже не забудет и принесет картину, — ложь, только усугубившая ее чувство вины. День за днем она приходила в палату к отцу с пустыми руками, и он встречал ее все более слабым и испуганным, каждый раз спрашивал про картину, а она раз за разом обещала обязательно ее принести. Так он и умер, больше не увидев своей картины.

…Было тихо, только постанывал на ветру фюзеляж воздухолета. Куски Арки падали все чаще, и точки на экране радара выглядели теперь каплями дождя. После долгого молчания Турк произнес: