Вихри Валгаллы

Послушав пару минут скучную, неизобретательную легенду «комиссара», как его назвал про себя Шульгин, специально не спросив его имени и должности, он хлопком ладони прервал допрос:

– Врать не умеешь. Значит, к неудаче и плену не готовился. Тем лучше. Оставляю тебе последний шанс. Сейчас с третьим поговорю. Потом снова с тобой. А пока хочешь – молись, хочешь – последнюю передовицу в «Правде» вспоминай. Минут десять имеешь.

Третий пленный то молчал, тупо глядя в покрытый ковром пол, то начинал оправдываться, что он только шофер автомобиля, а куда ехал и зачем, знать не знает. Это продолжалось до тех пор, пока Шульгин, посмеиваясь, не разжег паяльную лампу, ждавшую своего часа на столике, старательно отрегулировал ее пламя так, что оно стало синим и свистящим.

После первого эксперимента с допросом чекиста Вадима в московской квартире при помощи утюга он научился изображать палача с непринужденностью, которая особенно пугала его «пациентов».

– Так как, будем дальше разговаривать или приступим к пыткам? – Он стоял, широко расставив ноги, посередине салона. Поезд набрал приличную скорость, и иногда его дергало так, что Сашке приходилось пружинить коленями, сохраняя равновесие. Гудящая лампа опасно колебалась в его руке.

– Уберите. Все скажу, черт с ним! Только честно пообещайте: не убьете?

– Да зачем ты мне нужен – убивать тебя? Поживешь…

Все сложилось просто, хотя и интересно. Вообще Шульгин считал, что все популярные легенды о героических большевиках и советских разведчиках, стойко умиравших под пытками, но не выдававших гайдаровских «военных тайн», – полная туфта. Во-первых, ни один человек не в состоянии выдержать по-настоящему качественных пыток, это аксиома, подтвержденная хотя бы тем, что все без исключения герои гражданских войн и революций признались во всем, что им инкриминировали ежово-бериевские следователи, а если кто вдруг и не признался, значит, от них этого не очень и требовали. А если и случались по-настоящему трагические истории, вроде как с Зоей Космодемьянской или Юрием Смирновым, так эти восемнадцатилетние дети умирали под пытками оттого, что никто и ничего у них выяснять и не собирался. На самом-то деле, что такого интересного для немцев мог знать и скрывать младший сержант Смирнов, чтобы его пытали покруче Джордано Бруно? Просто попал в руки остервеневших садистов и умер бы в любом случае, даже сообщив им все тайны Генерального штаба.

Вот и здесь выстроилась интересная цепочка. Бывший слесарь Балтийского завода, вдохнув полной грудью запах своих усов, задымившихся от слишком близко поднесенной лампы, сообщил Шульгину, что был направлен от Югзапбюро РКП в помощь московскому товарищу, организовал ему связь с местными подпольными партячейками и независимыми повстанческими группами для проведения экспроприации «золотого эшелона», на котором якобы беляки перевозят средства в Харьков и дальше, чтобы подкупать обманутый пролетариат.

«Московский товарищ», куда более грамотный и сообразительный, признался, что является агентом Особого отдела ВЧК. Выполняет специальное задание центрального руководства, заключающееся в обеспечении безопасности и оказании полного содействия «сотруднику Коминтерна», ведущему чрезвычайно секретную операцию, смысл и цель которой ему знать не доверили. Однако за минувшие две недели они с «коминтерновцем» побывали в Харькове, Симферополе и Севастополе. «Товарищ Вальтер» больше отсиживался на конспиративных квартирах, где встречался с функционерами коммунистического подполья и советскими разведчиками, с многими – наедине. В частности, много внимания уделялось американскому пароходу. Последнее задание – подобрать исполнителей и организовать теракт на железной дороге, захватить в плен, а в крайнем случае – уничтожить белогвардейского посла, едущего в Москву, чтобы чинить там разложение среди отступившихся от ленинских идей предателей.

И под запал назвал несколько фамилий работников центрального аппарата, ставивших перед ним боевую задачу. На взгляд чекиста – малозначительных. И заодно проговорился, по недомыслию или в стремлении набить себе цену, что за последнее время таких вот «товарищей из Коминтерна» на Лубянке появилось довольно много. Очевидно, по причине резкого падения революционной активности европейского пролетариата.

В мелкие подробности Шульгин поначалу вроде бы не вникал.

Тонкость его тактики заключалась в том, что он все время держал на столе включенный магнитофон, давал своим подследственным получасовые передышки, внимательно прослушивал записи, потом формулировал новые вопросы. А «пациентов» в это время оставлял под присмотром Ларисы, которая совершенно ничего плохого с ними не делала, только листала модные журналы, подправляла пилочкой ногти и время от времени бросала на очередного поднадзорного внимательные, оценивающие взгляды. Рядом с ней на столике лежал длинноствольный пистолет с глушителем.

На них это действовало, пусть и по разным причинам.